Ильза Янда, лет - четырнадцать

Нёстлингер Кристине

– А есть еще одна бабушка, – сказал Оливер. – Мамина бабушка. Но мы на нее сердимся, она глупая!

– Оливер! – громко сказала советница. Голова Оливера исчезла за дверью.

Я услышала, как он хихикает в передней. Потом я услышала, как открылась дверь ванной. Мама сказала Оливеру:

– Веди себя прилично, Оливер.

А потом она вошла в гостиную. Она была в купальном халате, с мокрыми волосами, а лицо совсем голое. Без тона, без ресниц, без губной помады, без теней на веках, даже глаза не подведены. Рядом со стулом совет­ницы

стояло большое кресло в цветочек. Ма­ма взглянула на меня и на бабушку, потом на советницу и на кресло. Она стояла в не­решительности. Потом подошла к обеден­ному столу, взяла стул и пододвинула его к нам. Она поставила стул рядом с журналь­ным столиком и села. Теперь она сидела между советницей и мною.

– Да садись сюда! – сказала советница, указывая на кресло.

Мама взяла сигареты и спички.

– Почему ты не в школе? – спросила она меня.

– Почему ты не в школе? – крикнула Татьяна.

Она ползала вокруг советницы по ковру.

– Из-за Ильзы, – сказала я.

Я опять пищала, как мышонок. Мама под­несла спичку к сигарете. Сигарета дрожала у нее в руках.

– Что ты сказала? – советница накло­нилась ко мне. Она малость глуховата. Мы­шиный писк ей не услыхать.

– Из-за сестры! – рявннула бабушка. Бабушка прокричала это так же громко, как она обычно разговаривает с дедушкой. Советница в ужасе вздрогнула.

– Что с Ильзой? Вы что-нибудь знаете? – У мамы тоже был голос, как у мыши.

Бабушка подтолкнула меня локтем. Она хотела, чтобы рассказывала я. Я поглядела на нее. Я хотела, чтобы рассказывала она.

– Да говорите же! – крикнула мама. – Что с ней? С ней что-нибудь случилось? Да говорите же скорей!

– Если открытка из Флоренции идет два дня, можно сказать, что по крайней мере по­завчера с ней было все в порядке, – сказала бабушка.

Мама прислонилась к спинке стула. Она закрыла глаза и громко выдохнула воздух. Сигарета в ее руке больше не дрожала.

– Она написала вам открытку? – спро­сила советница.

– Нет, – сказала бабушка.

– Кому же она написала открытку? – продолжала допытываться советница.

– Она вообще не писала никакой открыт­ки, – сказала бабушка.

– Что же вы тогда говорите? – советница покачала головой.

Мама все еще сидела с закрытыми глаза­ми. На ее сигарете уже было довольно много пепла. Я встала, принесла с подоконника пе­пельницу и поставила ее на стол перед мамой.

– Главное, она жива. Главное, она вер­нется, – сказала мама.

Она открыла глаза и стряхнула пепел в пепельницу.

Бабушка кивнула.

– Так что же с этой открыткой из Фло­ренции? – осведомилась советница.

– Эрика все разузнала, – сказала бабуш­ка.

– Как это так Эрика все разузнала? – спросила советница.

– Потому что она... – начала было ба­бушка, но советница перебила ее.

– Так, значит, она, – советница поглядела на меня с возмущением, – все время что-то знала и ничего не говорила!

–

Ничего она не знала все время, – гром­ко сказала бабушка. – Она все разузнала!

– А почему же...

– Пожалуйста, дай сказать бабушке, – попросила мама.

Она так и сказала «бабушке». Не «старой Янде». И даже не «фрау Янде».

Не знаю, заметила ли это бабушка и за­метила ли сама мама. Но советница опреде­ленно отметила слово «бабушка». Она ос­корбленно поджала губы. Весь ее вид го­ворил: «Теперь я не скажу больше ни слова».

– Так вот, Эрика и один... Как его зо­вут? – спросила меня бабушка.

–Али-баба его зовут, – сказала я.

– Так вот, Эрика и Али-баба выяснили, что Ильза во Флоренции.

– Одна? – спросила мама. Она сказала это совсем тихо.

– Разумеется, не одна. Она поехала с молодым человеком на его машине, – пояснила бабушка.

Она сказала это так, словно для девочки самое обычное дело – разъезжать на машине с молодым человеком.

– Автостопом? – спросила мама.

Мама вообще-то против автостопа, но, по-моему, сейчас ей очень хотелось услышать, что Ильза путешествует автостопом.

Бабушка смотрела на маму в упор, словно хотела ее загипнотизировать.

– Нет, не автостопом. Этот молодой чело­век – ее друг, ее...– Бабушка минуту по­молчала, вздохнула, а потом продолжала: – Надо называть вещи своими именами. Ее возлюбленный.

Я покосилась на советницу. Та все еще сидела, поджав губы, с оскорбленной миной.

Татьяна пристроилась на ковре рядом с советницей.

– Воз-люб-лен-ный, – пробормотала Татьяна, а потом повторила: – Воз-люб-лен-ный!

Это слово было для нее новым. Видно, оно показалось ей красивым.

– Эрика, уведи отсюда ребенка. Ребенку тут слушать нечего, – зашипела советница.

– Да она ведь этого еще не понимает, – сказала бабушка.

Если Татьяна замечает, что от нее хотят избавиться, она уж точно не уйдет. Она вскарабкалась на диван, села рядом с моей бабушкой, сложила руки на коленях, точно как она, и крикнула:

– Не уйдет, не уйдет Татьяна! Нет, нет, нет!

Мама затушила сигарету и достала из пачки другую.

– Не кури одну за другой, – сказала со­ветница.

Мама положила сигарету на столик и ста­ла катать ее туда-сюда. Я вдруг чихнула.

– Ребенок простужен, – сказала советница. – У нее совершенно мокрые ботинки, и голова тоже мокрая.

– Что же нам теперь делать? – спросила мама.

– Ей надо переодеться во все сухое, – заявила советница.

Я опять чихнула.

– У нее мурашки, – сказала советница. Мама вздрогнула.

– У кого? – спросила она. – У кого мурашки?

Советница указала на меня.

– Она простудилась!

– Ах, у нее. – Мама не проявила боль­шого интереса к моим мурашкам.

– Что значит «ах, у нее»! – возмутилась советница. – Не хватало еще, чтобы ко всем несчастьям она заболела гриппом.