Ильза Янда, лет - четырнадцать

Нёстлингер Кристине

Али-баба поднялся с постели и напялил розовый колпак на голову. Он сказал, что ему пора идти.

– Что же мне теперь делать?

– Ложиться спать, Sweety.

– Да нет, что же мне делать... насчет моей сестры?

Али-баба прижал палец к переносице – этим он напомнил мне бабушку, а потом ска­зал:

– Так вот, раз уж ты меня спрашиваешь... я бы на твоем месте вообще ничего не делал. Если твоя сестра уехала с этим типом в зам­шевом пальто – а это уж точно так, с гаран­тией, – она обязательно вернется. А если ты в это вмешаешься, все может выйти еще хуже. Но это не совет,

а так, соображение. Для советов я недостаточно компетентен.

Я проводила Али-бабу до двери. Когда он открыл дверь, я увидела, что на лестнице темным-темно. Свет уже выключили. А раз свет на лестнице выключили, значит, и дверь внизу заперта.

– Очень жаль, что тебе еще придется то­пать вниз, – сказал Али-баба.

Я в отчаянии озиралась по сторонам, ища ключ от парадного. Мне не хотелось гово­рить Али-бабе, что своего ключа у меня нет. У всех детей, кроме меня, есть ключ. Али-баба и в самом деле то ли с луны свалился, то ли живет в другом мире. На лице его вдруг мелькнула радостная улыбка. Он ска­зал:

– Да ты просто дай мне твой ключ. Тог­да тебе не надо будет вниз спускаться. А завтра я тебе его отдам на большой пере­мене.

Ключа от парадного у меня нет, но если бы он у меня был, и я отдала бы его Али-бабе, и мама бы об этом проведала, я думаю, она бы тут же упала в обморок. Доверить кому-либо ключ от дома – для мамы примерно то же, что прокутить бабушкино наследство. Это я знаю потому, что Курт один раз дал свою связку ключей своему лучшему другу. По той же причине: парадное было уже за­крыто, а ему не хотелось спускаться вниз. С мамой потом была истерика. А между лучшим другом Курта и Али-бабой – целая пропасть, во всяком случае в глазах мамы.

Поэтому я сказала:

– Нет, к сожалению, ничего не выйдет. Мне понадобится ключ рано утром.

А пока я это говорила, я все шарила по карманам пальто, висевших в передней на вешалке. Я надеялась, что Курт или мама забыли ключ в кармане. Но надеялась я на­прасно.

– Ты что, не можешь свой ключ найти? – спросил Али-баба.

– Сейчас, сейчас, – бормотала я, – он должен быть где-то тут.

Иногда даже из самого тягостного положе­ния вдруг находится выход. На лестнице за­жегся свет! А на площадке над нами послы­шались шаги. Кто-то спускался вниз по лестнице. Женщина, которая живет над нами, провожала какого-то человека до па­радного. Али-баба сказал:

– Ну пока, Sweety, – и пошел вслед за женщиной вниз по лестнице.

Я закрыла за ним дверь и прислонилась к ней. Я прислушивалась. Из гостиной доно­сились голоса Курта и мамы. Дверь в гости­ную была закрыта. Говорили они не особен­но громко, и я не могла разобрать, о чем идет речь. И все-таки мне показалось, что они спо­рят. Голоса звучали как-то сердито.

Я тихонько прошла через переднюю и по­дошла к двери гостиной. Теперь можно было расслышать, о чем они говорят.

– Нет, просто смешно, – говорил в эту минуту Курт, – сначала я только и слышу, что я мало забочусь о детях. Я не заменил им отца. Если что не так, во всем виноват я! И я начинаю заботиться. Пытаюсь заменить. Нет, это опять не то. Ты не могла бы мне сказать, что же я в конце концов должен делать?

Советница тоже

была в гостиной. Она ска­зала:

– Так вот, ты ни в коем случае не должен был допускать к ней в комнату эту личность.

– Он даже не представился, – сказала мама, и Курт рассмеялся.

– И вообще уже было без десяти де­вять, – сказала мама.

– И это было существо мужского пола, – иронически заметил Курт.

Тогда мама сказала, что с Куртом вообще ни о чем нельзя разговаривать, а советница заявила, что это еще вопрос, какого он пола.

– Если судить по длине волос и полноте, он вполне мог бы быть и женщиной, – съязвила она.

А мама сказала, что она ничего не имеет против, если среди моих знакомых будут и мальчики. Но во-первых, он слишком взрос­лый для меня, а во-вторых, слишком толс­тый, а в-третьих, слишком уродливый, а в-четвертых, слишком похож на хиппи, а в-пятых, слишком невоспитанный...

– А в-шестых, – перебил ее Курт, – пра­во же, удивительно, сколько недостатков ты можешь заметить у человека за две секунды. Просто позавидуешь такому умению разби­раться в людях!

– Как бы то ни было, – вставила совет­ница, – такому типу нечего делать в девять часов у нас в квартире! Ты должен был просто вышвырнуть его за дверь.

– Почему вы говорите это мне? – крик­нул Курт так громко, что его наверняка было бы слышно и у входной двери. – Вы обе тоже были в передней и глядели на него, как баран на новые ворота! Почему же вы его не вышвырнули?

– Как ты со мной разговариваешь? – возмутилась советница.

А мама закричала так громко, что ее тоже было бы прекрасно слышно у входной двери.

– Ты чудовище, просто чудовище! Ты ни с кем, ни с кем не считаешься! Ты вообще не можешь себе представить, каково мне с тех пор... с тех пор... с тех пор, как ее нет. Что у меня на душе!

Мама зарыдала очень громко.

– Прекрати ты этот вечный рев! – ска­зал Курт.

Тогда мама стала всхлипывать и гово­рить, что жизнь с Куртом – это мука, чистая мука! А Курт кричал, что он никого не при­нуждает с ним жить, решительно никого! А мама рыдала, что ему легко делать такие подлые заявления! Он ведь знает, что ей с четырьмя детьми не так-то просто от него уйти! Но если бы у нее не было детей, она давно бы уже ушла, давно бы!

Советница сказала на это, что хотя она и сама вначале была против этой женитьбы Курта, поскольку не хотела, чтобы Курт свя­зывал свою жизнь с женщиной с двумя деть­ми, но, раз уж они вместе, нечего столь лег­комысленно рассуждать о разводе. Это про­сто незрело, это по-детски. И как это ни при­скорбно – ведь она мать Курта, – но ей при­ходится признать, что права мама.

– Ты, мой милый, – сказала она Курту, – видно, попал под влияние всей этой новомод­ной болтовни о современных методах воспи­тания.

– Все, что вы не понимаете, для вас но­вомодная болтовня! – крикнул Курт. – Я, может быть, ничего не смыслю в воспита­нии, но я не понимаю, почему детей надо непрерывно мучить и делать несчастными! Этого я не понимаю, да и не хочу понимать!

Мама высморкалась. Она сморкалась до­вольно долго. Потом сказала тихо – так ти­хо, что мне пришлось подойти к самой двери.