Именем королевы
Шрифт:
Он слышал только звуки ветра. Он молчал, пока она не повернулась к нему и не спросила:
– Так почему же?
– Потому что я люблю тебя, Пиппа, да простит меня Всевышний, с самой первой встречи.
Ветерок морщил водную гладь на озере.
Девушка казалась хрупкой и красивой, как только-только распустившийся цветок. Она ошеломленно смотрела на Айдана, не понимая ни своего места подле него, не зная, как поступить дальше.
Наконец, после долгой, прерываемой только гулкими порывами ветра, тишины, она пнула ногой стену.
– Почему я должна вам верить?
– Ты не должна мне верить. Любимая моя,
– Желание – вот что я чувствую в вас. Похоть и лживость. – Она поправила волосы. – Я не могу отыскать ни одной причины, по которой мне следовало бы поверить хоть одному произнесенному вами слову.
– Брось ты эти слова. Верь тому, что видишь и чувствуешь.
– А я не знаю, что чувствую, – задумчиво произнесла она. – Моя ярость диктует мне швырнуть в вас что попадет под руку, но одновременно на меня накатывает полное безразличие. – Она кротко посмотрела на него поверх зубцов. Страдание и смущение застыли на ее лице. – Почему вы мне ничего не сказали?
– Вначале казалось, что ни к чему. – Он содрогнулся от ненависти к самому себе. – Ты была чужестранкой, которой незачем лезть в мои дела. Позднее я думал, что оставлю тебя при дворе Елизаветы и никогда больше не увижу. Я даже с друзьями никогда не говорил о Фелисити, а мы с тобой были едва знакомы, и нам все равно предстояло расстаться. – Он увидел застывшую муку в ее глазах. – Но ты продолжала оставаться в моей жизни. Ты стала для меня целым миром. Я не хотел причинять тебе боль, Пиппа. Я ничего не говорил, потому что не сомневался, что настанет день, и я уплыву из твоей жизни навсегда. Да, я поступал эгоистично, я хотел уйти из твоей жизни, оставив о себе только хорошие воспоминания, поэтому так ничего и не сказал. К тому времени, как я понял, что ты едешь со мной в Ирландию… Когда я осознал это, то просто не находил слов. И надеялся, что мне никогда не придется говорить с тобой о ней. Я получил письмо от Ревелина, что брак признают недействительным. И предполагал, что она вернулась к своему отцу. Мне следовало бы рассказать тебе о ней.
– Ну, так расскажите мне сейчас.
Он отделился от стены и встал перед ней на одно колено, взяв ее за руку.
– Пожалуйста, не сердись.
Она замешкалась, и эта короткая сцена неверия резанула его по сердцу. Он ее потерял. Прежняя Пиппа рванулась бы в его объятия. Наконец она приняла его руку и уступила.
– Как бы мне хотелось найти наше счастье где-нибудь вдали от этого мира, – выдавил он из себя.
– Вы пожелали невозможного. Мир никогда не оставит нас. Как, впрочем, и ваша жена.
Он встал, отпустив ее руку, и горько усмехнулся:
– Да-да, она вся в этом. Даже замок мой она предоставила моим врагам для постоя. – Он уперся плечом в каменную стену и какое-то время прислушивался к ветру, гудевшему в верхушках деревьев. – Но все это не оправдывает меня.
– Значит, это из-за нее вы ни разу не решились взять меня?
Он кивнул:
– Но что бы то ни было, я принес ей свою клятву. И обязан сдержать свое слово.
– По крайней мере, это хоть как-то льстит моему тщеславию, – с горечью выговорила Пиппа. – Каждый раз, когда вы останавливались и покидали меня, я мучилась, что что-то во мне отталкивает вас.
– Совсем наоборот, звездочка моя. – Она
– Почему вы женились на ней? – спросила Пиппа.
– Во благо моего народа. – Он грустно усмехнулся. – Звучит высокопарно? Я женился на Фелисити, чтобы договориться с английским констеблем в Килларни. Мой отец спешил закончить строительство замка Росс. У меня был выбор: сделать предложение Фелисити или принять бой в цитадели. Это та причина, о которой я сказал всем. Но правда еще и в том, что я женился на Фелисити, чтобы досадить отцу.
Наконец-то после стольких лет он признался себе в этом. И снова почувствовал, как на него нахлынули воспоминания, которые просыпались каждый раз, когда он думал об отце. Он закрыл глаза и подставил лицо ветру.
Он помнил все с пугающей остротой: недовольство отца, не желавшего верить в его женитьбу, сменившееся приливом ярости, а затем пощечины. Две мощные пощечины. Такие тяжелые, что голова Айдана раскачивалась из стороны в сторону. Потом удары сыпались на него до тех пор, пока Айдан не осел на пол и не попытался рукой остановить льющуюся из разбитой губы кровь.
Ронан О'Донахью мог бы убить сына голыми руками. Айдан был в этом уверен. Старик все бушевал, и Айдану оставалось только сдерживать себя, чтобы не дать ему сдачи. И тут случилось страшное. Ронан не выдержал и выплеснул на него то, что глубоко скрывал долгие годы.
– Ты мне не сын! – кричал Ронан. – Ты английское отродье, ублюдок. Твоя мать пыталась меня убедить, что ты мое семя, но я выбил из нее правду.
Застарелая боль сковывала Айдану горло. Он прижался спиной к стене и втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Он так никогда и не узнал наверняка, сказал ли его отец правду в ту ночь. Слухи о том, что Мара О'Донахью умерла от руки своего мужа, казалось, находили подтверждение. У Ронана никогда не было других детей, поэтому его обвинения в адрес матери Айдана казались правдоподобными.
– Кровь скажет сама за себя, – рычал Ронан. – Я-то думал, что воспитал в тебе настоящего воина, но стоило мне повернуться к тебе спиной, как ты пополз к саксам.
И Ронан продолжал избивать Айдана, который терпел побои. В груди Айдана как снежный ком нарастала ненависть. Он не мог себе позволить поднять руку на Ронана, поскольку ярость, клокочущая в нем, утраивала его силы. Он боялся, что убьет его.
И все же он его убил. Ронан перестал кричать на полуслове. С рукой, занесенной для следующего удара, с багровым искаженным лицом и выпученными глазами он сделал шаг вперед… и его отяжелевшее тело рухнуло на Айдана. Медленно, изнемогая от боли от нанесенных ему бесчисленных ударов, Айдан с трудом встал на ноги. Он долго смотрел на отца. Затем пошел, нет, не побежал, а пошел по каменным ступеням башни вниз искать кого-нибудь, чтобы послать за лекарем.