Именем Республики

Боровиков Григорий Фёдорович

Какие только мечты не рождались в Пантушкиной голове в эти знойные дни, когда солоноватый пот обливал тело, когда ныла от боли уставшая поясница и распухали пальцы, а ветер доносил гудение машин, радостное, как хорошая песня.

Однажды в разгар лета Трофиму прислали из волостной милиции бумажку, в которой сообщалось, что он вызывается в суд свидетелем по делу о хищении церковных ценностей в селе Успенском.

— Доактивничал, — заворчала Фекла. — В суд вызывают. Срам-то какой, батюшки!

— Не тарахти! — прикрикнул на нее Трофим. —

Свидетелем вызывают.

— Хоть бы кем! Одно слово, суд, — не унималась Фекла.

— Суд этот не прежний, не царский. Слышишь, тут написано: «Народный суд». То-то!

Маленькая бумажка оживила, растревожила в памяти Пантушки мечты о кладе, о церковных ценностях, которые до сих пор не были найдены. И ему захотелось снова отправиться в каменоломни. Весной он мечтал найти драгоценности ради хлеба, а теперь, когда хлеб уродился, он купил бы на золото машин для всей волости.

Но пока было не до поисков. Надо было убирать хлеб. Как-то на дороге показался человек на велосипеде. Пантушка воткнул серп в сноп и стал смотреть на счастливого, как он считал, человека.

— Да ведь это Игнатий! — воскликнул он. — Право, Игнатий.

Велосипедист быстро приближался.

— Он самый, — подтвердил Трофим.

— Дядя Игнаша-а-а! — закричал Пантушка что было силы, замахал рукой.

Стародубцев узнал Бабиных, свернул на их полосу, лихо подъехал и спрыгнул с велосипеда.

— Здорово!

— Здорово, Игнатий! Садись, покурим. — Трофим снял картуз, вытер подолом рубахи потное лицо. — Ты, брат, на самокате.

— А что же! Богатеем! — На лицо Стародубцева набежала веселая улыбка. — Дали вот мне, теперь у мужиков подводы не стану брать.

Глаза Пантушки так и прилипли к велосипеду, к блестящим спицам, к никелированному рулю, к пружинам под седлом. До революции на всю волость был один велосипед у сына помещика, а теперь вот появился у бывшего пастуха. Пантушка не представлял, себе, как это можно катиться на двух колесах и не упасть. Удивительно! А Стародубцев вон катит — ни на каком рысаке не догонишь.

— Дядя Игнаша! Трудно научиться на самокате?

— Кому как. Я научился за один день.

Всему, что говорил Стародубцев, Пантушка верил. Но чтоб научиться ездить на двух колесах за один день, — этому он не мог поверить.

— Все по делам ездишь? — спросил Трофим у Стародубцева.

— Да, не ради прогулки.

— Не слышал, как там дело-то? — поинтересовался Трофим.

— С попом-то?

— Со всеми.

— Почти во всем сознались. Отец Павел первый признался и рассказал, как с икон оклады серебряные снимал. Ну, показал он, будто отвез ценности в монастырь, отцу Илиодору. А Илиодор, знаете, мертвый, с него не спросишь. Монахи разбрелись, а которых нашли, говорят, не знаем. В общем, в монастыре ничего не нашли;

так, были пустые хлопоты. Тимофей говорит, что знал о действиях попа, а донести, мол, не догадался.

— Хитер бес! — вскричал Трофим. — Врет! Вместе с попом все делал.

— Конечно.

— Ну, а дальше?

— Степка совсем умалишенным прикинулся. На все вопросы отвечает молитвами. Помещали его в больницу сумасшедших. Ну, доктора говорят, что притворяется.

— Ну и как же?

— Судить будут. Судаков-то вовсе не Судаков. Это знаете кто? Брагин! Помещик Брагин. На Степку он показал, будто Степка игумена убил. Пытал, где церковное золото спрятано.

— Вот так дела! Слышишь, мать?

— Ой, страх-то какой! Господи боже! — воскликнула Фекла.

— Ну? — торопил Трофим Стародубцева.

— Правда, он будто бы сам не видел этого, а знает со слов Степки. Если суд не установит за Степкой убийства, его осудят за участие в хищении церковных ценностей.

— Вот шайка собралась! — сказал Трофим, довольный тем, что мошенников нашли. — Построже бы их судить надо.

— Это уж от суда зависит. Как суду революционная совесть подскажет. Суд — карающий меч революции, — многозначительно произнес Стародубцев.

— А где же ценности? — спросил Пантушка.

— Кто их знает! — Стародубцев взялся за велосипед. — Будьте здоровы!

* * *

Показательный суд состоялся в один из воскресных дней в начале августа, когда рожь с полей была уже убрана и шла жатва яровых.

На базарной площади села Успенского, напротив церкви, в тени берез был поставлен стол, накрытый кумачом. Шагах в пяти перед столом — скамейки для подсудимых. На березе висел истрепанный ветром кусок старых обоев, на котором фиолетовыми чернилами было написано:

К НАСЕЛЕНИЮ!!!

В воскресенье, 5 августа, в селе Успенском будет показательный революционный суд над преступниками против Советской Республики.

1. Обвиняемый Павел Васильевич Богоявленский (священник отец Павел).

2. Обвиняемый Тимофей Данилович Редькин (лавочник, он же церковный староста).

3. Обвиняемый Степан Саввич Кривов (церковный сторож).

4. Обвиняемый Аполлон Викторович Брагин (бывший дворянин и колчаковец, ярый враг трудового народа).

Вход свободный.

Это объявление написал Стародубцев, приехавший в Успенское накануне суда.

В воскресенье, в полдень, площадь заполнилась народом, и начался суд.

За красным столом уселись судьи. Председатель суда, пожилой человек в старой военной гимнастерке, встал, объявил суд открытым.

— Комендант суда!

— Есть! — бойко ответил Стародубцев, приложив руку к бескозырке. Назначенный на сегодня комендантом суда, он надел кобуру с наганом и саблю, начистил ботинки до блеска, нагладил широкие флотские брюки.