Император Александр I. Политика, дипломатия
Шрифт:
Сам Наполеон явился на испанских границах, но он не хотел ехать в Мадрид улаживать дело; и старый и новый король были уговорены отправиться к нему навстречу в пограничный французский город Байону, и здесь дело было улажено: Фердинанд был принужден возвратить престол отцу, и Карл IV отрекся от него опять — в пользу Наполеона, которому уступил свои права и Фердинанд как наследник испанского престола. Королем в Испании был переведен Иосиф Бонапарт из Неаполя, который достался Мюрату.
Но при этом улажении испанских дел Наполеон счел нужным объясниться пред тильзитским союзником; в письме из Байоны (от 8-го июля н. ст.) он писал императору Александру, что Испания будет независимее от него, чем прежде. Она восстановит свои морские силы. Все в Испании довольны переменою, кроме монахов, которые предвидят уничтожение злоупотреблений, и кроме агентов инквизиции. Скажут, что все заранее придумано и возбуждено им, Наполеоном! Но если бы он имел в виду французские интересы, он завоевал бы что-нибудь в Испании для Франции, ибо узы родства не имеют большого значения в политике, и то уничтожается через 20 лет. Филипп V воевал с дедом
Легко понять, какое впечатление произведено было в Петербурге байонскими событиями и могло ли письмо Наполеона ослабить это впечатление. Отношения испанских Бурбонов к старшей, французской линии в XVIII веке не могли идти в сравнение, ибо известно было, как Наполеон относился к своим братьям и родственникам, посаженным на разные престолы. В самое время байонских событий голландский король Людовик Бонапарт говорил русскому посланнику при своем дворе кн. Долгорукову: «Если Голландия должна погибнуть, то и я должен погибнуть с нею. Брат меня не слушает, и только покровительство императора Александра может спасти меня. Я вовсе не думал быть королем, когда брату захотелось сделать меня им. Я согласился с условием, что мне будут помогать. Я просил, чтоб мне отдали пять миллионов, взятых в долг у Голландии, чтоб с первого же раза не ожесточить самого республиканского народа. Мне не отвечали на мою просьбу и вместо помощи затрудняют все мои действия. По возвращении в Париж брат мне сказал, что сделал дурно, не присоединивши Голландию к Франции. „Хотите вы сделать это теперь?“ — спросил я его. „Нет, нет, — отвечал он. — Так как вы теперь там, то сидите, но если вы умрете — другое дело“. Вы видите из этих слов, чего я должен ждать. Горько, будучи первым голландским королем, быть в то же время и последним по испытании таких страданий и усилий бесполезных. Министры французские при моем дворе делают мне постоянные неприятности, мне оказывается всякого рода неуважение. Я хочу быть здесь популярен, говорю с народом откровенно, а французские журналы все искажают, передают такие мои слова, каких я никогда не говорил. Здесь если человек чувствует себя лучше, чем прежде, то он любит короля и монархию, а если хуже, то злится на короля и посылает его к черту; здесь мне кланяются с видом покровительства, как будто говорят: „Я вам кланяюсь, потому что вами доволен“. Голландия совершенно разорится от застоя торговли и закрытия гаваней вследствие английской войны». Когда узнали, что Александр и Наполеон должны иметь свидание «для решения участи Европы», по выражению короля Людовика, то последний поручил Долгорукову просить императора Александра заступиться за Голландию, сохранить ей отдельное существование. Людовик не нашел тогда защиты, и немного спустя Голландия была присоединена к Франции.
Указание Людовика на отношения голландцев к королю и к правительственным формам объясняет взгляд Наполеона на Испанию. Избалованный легкостью, с какою принимались его распоряжения в Италии и Голландии, Наполеон думал, что так же легко будет принята династическая перемена и в Испании: будут удовлетворены частные интересы наиболее крупных лиц, и станут новому королю кланяться, а шайки недовольных можно перестрелять и тем задать спасительный, успокаивающий страх. Но император французов жестоко ошибся в своих расчетах. Он не рассчитал, что в Испании он будет впервые иметь дело с большим государством. Говоря о сопротивлении, которое встретил Наполеон в Испании, указывают преимущественно на областную особность в этом государстве, слабость централизации и потому не важное, не решающее значение столицы при возникновении политических вопросов, вследствие чего Мадрид мог подчиниться Иосифу Бонапарту, но области не следовали его примеру.
Действительно, по природным условиям своей государственной области, по малочисленности народонаселения, ослаблявшегося выселением за океан, выселением не вследствие избытка в числе жителей, а вследствие страсти к приключениям и легкой наживе, по застою, политическому малокровию, отсюда происшедшему, недостатку промышленного и торгового развития — вследствие всех этих причин не было живой циркуляции в государственном организме, откуда и происходила особность областей, малая зависимость их от столицы, но этим дело не объясняется. Надобно заметить, что значение столиц поднимается не вследствие одной правительственной централизации, а вследствие сосредоточения промышленной и торговой деятельности, вследствие сосредоточения средств жизни, не только материальных, но — что важнее — духовных, вследствие сосредоточения учреждений, развивающих духовную жизнь народа, вследствие сосредоточения талантов ученых и художественных, вследствие сильного движения литературного. Только при этих условиях столица имеет могущественный авторитет, решающий голос. Если же в стране вообще нет сильного развития, то столица не может иметь важного значения только по одному административному сосредоточению, а при смуте, происшедшей по причинам внутренним или внешним, это значение может перенестись в другое место.
Испания от наполеоновского погрома спаслась не особностью областей, а единством, высшим государственным и народным единством, которое было выработано для нее историей. Несколько веков тому назад Испания была объединена, и это единство окрепло в народном сознании и народном чувстве; отдельные области бились против французов не для того, чтобы каждой получить независимое, самостоятельное положение, — они бились за единую Испанию, за самостоятельность, независимость единой, целой Испании, поруганной самым наглым нарушением народных прав. Другое дело, когда завоеватель покорит народ и переменит правительство: народ уступает свои права, видя собственную несостоятельность при их защите, истощив все средства в борьбе, но тут неслыханным образом чужая сила до покорения распорядилась судьбою страны, переменила правительство. Большего поругания
Иосиф Бонапарт увидал, что Испания не Неаполь. Когда в Неаполе встретил он сопротивление своей власти в некоторых местностях и частях народонаселения, преданного изгнанному королевскому дому, то получил на этот счет такие внушения от Наполеона: «Никогда не сдерживайся общественным мнением; расстреливай лазарони без милосердия; только спасительным страхом можешь ты приобресть уважение итальянцев. Твое поведение нерешительно; солдаты и генералы должны жить в изобилии; любезностями не выигрывается народная привязанность; в твоих прокламациях не довольно виден государь. Вижу с удовольствием, что возмутившаяся деревушка сожжена». Но Иосиф скоро увидал, что эти правила неприменимы в Испании; французские войска не устояли против всеобщего народного движения, Иосиф должен был оставить Мадрид и писал Наполеону: «Нужно было бы 100.000 постоянных эшафотов для поддержания государя, осужденного царствовать в Испании».
Эта неожиданная неудача должна была заставить Наполеона напрячь все свои силы, чтобы смыть пятно с французского войска, потерявшего славу непобедимости, и задавить мятеж, как он называл восстание испанцев, тем более что англичане, отличавшиеся до сих пор такою медленностью и вялостью, когда дело шло о высадках их войска на помощь континентальным державам, теперь признали ближайший английский интерес, когда Наполеон наложил свою руку на Пиренейский полуостров, и выслали сюда войско. Но для того чтобы направить большие силы в Испанию, надобно было обеспечить себя насчет Востока, где была своего рода Испания — Пруссия, которой было сделано столько зла, что рассчитывать на ее доброе расположение было нельзя: корсиканец понимал это очень хорошо; там же была ненадежная Австрия; там была Россия, к движению которой могли примкнуть и Пруссия, и Австрия. Правда, русский император был друг и союзник, но он действовал не так, как бы хотелось императору французов, добивался Дунайских княжеств, но для них не хотел покинуть Пруссии, позволить отнять у нее Силезию. Надобно было вследствие испанских дел заручиться, что Россия не двинется, и для этого, делать нечего, придется кое-что уступить ее государю; чтобы уступок не было или было их как можно меньше, чтобы было как можно больше обещаний, слов и меньше дела, надобно было личное свидание, на что уже давно согласился Александр. В сентябре союзники свиделись в Эрфурте.
Наполеону пришлось уступить, и не в словах, а на бумаге. Начали с того, что предположили мирные переговоры с Англией: основанием договора с нею было определено сохранение каждым того, чем владел (uti possidetis); таким образом, Россия получила Финляндию, Молдавию и Валахию, действительно занятые ее войсками, а Франция удерживала для Иосифа Бонапарта Испанию, которая не была занята французскими войсками и потому не подходила под uti possidetis, но тем легче было на это согласиться со стороны России. Русский император, занимая Молдавию и Валахию, должен был начать один на один переговоры с султаном для приобретения этих областей, без посредничества Франции; если Турция откажется уступить княжества, то в последующей за этим войне Франция не примет участия, но если вмешается в войну Австрия или какая-нибудь другая держава, то Франция помогает России, равно Россия помогает Франции, если Австрия объявит ей войну. Оба императора обязались поддерживать целость всех других областей турецких.
С Наполеоном приехал в Эрфурт Талейран, который не был более министром иностранных дел, был в почтенном удалении, не поладив с Наполеоном. Мы теперь должны ближе познакомиться с этим лицом. Знатный господин и епископ времен старой монархии, Талейран сбросил с себя церковный сан перед силою революционного движения. «Только сумасшедшие остаются в доме, который горит», — говаривал он. Талейран вовремя успел уйти от гильотины, вовремя возвратился в отечество, когда революционная горячка стала утихать. Почуяв вовремя новую силу на очереди, он стал служить Наполеону, и Европа с этим страшным для нее именем привыкла соединять имя Талейрана, герцога Беневентского: в промежутки великих войн дипломатическая игра, сосредоточиваясь в Париже, шла с необыкновенною силой; после каждой кампании изменялась карта Европы, расстроивались старые союзы, приготовлялись новые, и понятно, какое значение имел французский министр иностранных дел, как привык он видеть себя в центре громадной деятельности. Он привык, чтобы государи и народы заботливо и тоскливо смотрели на его портфель, заключавший в себе решения их участи. Авторитет неподражаемого дипломатического дельца, блестящие манеры, французская представительность, французское умение товар лицом подать, смелость, умение, не стесняясь ничем, озадачивать, свободно, властительно, по-барски обращаться с каждым вопросом, с каждым явлением — все это давало Талейрану средства играть блестящую, видную роль и подле Наполеона, не затмеваться им. И вот эти два человека, которые так подходили друг к другу, разошлись…
С некоторого времени Талейран начал чувствовать, что в великолепном доме, который строил Наполеон, стало пахнуть гарью: пожар! А дом так хорош, удобен для самого Талейрана: нельзя ли принять меры против пожара? Мера одна — остановиться в захватах и заняться упрочением приобретенного для новой династии и ее верных слуг, созданием политической системы извне, основанной на прочных союзах, прочных и добровольных, при равенстве интересов между союзниками, и внутренними распоряжениями, обеспечивающими новый порядок вещей для людей, которым он выгоден, и ведущими к тому, чтобы он был выгоден для большинства. Но при этом необходимое условие — упрочение новой династии, а у Наполеона нет детей; из братьев нет ни одного выдающегося своими способностями, да и какие у них права? Следовательно, необходим развод Наполеона с Жозефиною Богарне и вступление в новый брак.