Император Александр I. Политика, дипломатия
Шрифт:
Но либеральное правительство должно быть сильно, и сильно оно тогда, когда привлекает к себе лучшие силы народа, опирается на них; правительство слабое не может проводить либеральных мер спокойно: оно рискует подвергнуть народ тем болезненным припадкам, которые называются революциями, ибо, возбудив, освободив известную силу, надобно и направить ее. Правительство сильное имеет право быть безнаказанно либеральным, и только люди очень близорукие считают нелиберальные правительства сильными, думают, что эту силу они приобрели вследствие нелиберальных мер. Давить и душить — очень легкое дело, особенной силы здесь не требуется. Дайте волю слабому ребенку, и сколько хороших вещей он перепортит, перебьет, переломает! Обращаться с вещами безжизненными очень просто, но другие приемы, потруднее и посложнее, требуются при охранении и развитии жизни.
Кроме того, Меттерних сам любил писать послания к государям для внушения им оснований своей системы, он нашел в Вене человека, который с необыкновенным усердием явился глашатаем Меттерниховой системы и прославителем мудрости австрийского министра: то был известный публицист Фридрих Генц. Генц начал свое публицистическое поприще в Берлине; поклонник французской революции вначале, он скоро, подобно многим, оттолкнулся от этого явления, испуганный его темною стороною, и в своем «Историческом журнале» все свое сочувствие обратил к Англии, впрочем небескорыстно: он получал
VI. ПОСЛЕДНЯЯ БОРЬБА
В войне 1809 года лежал зародыш войны 1812 года. Наполеон из действий русского вспомогательного отряда увидал ясно, что союз с Россией только формальный; что русский государь преследует свои интересы, не хочет быть слепым орудием в его руках, тогда как Наполеон под именем союзников разумел то же самое, что древние римляне разумели под этим именем, то есть подчиненных владельцев. Кроме того, поражение Австрии, перемена ее политики, обнаружившаяся исканием родственного союза с императором французов, дали Наполеону возможность не церемониться с Россией, освободить себя от крайне неприятных отношений к государю, который заявлял претензию стоять с ним в полном равенстве. Александр должен почувствовать теперь свое полное одиночество и смириться; если же не захочет и сделает то же, что сделала Пруссия в 1806-м и Австрия в 1809-м, то будет так же жестоко наказан за свой поступок.
Александр кончил одну войну — Шведскую. Финляндия была покорена; в марте 1809 года русские войска по льду достигли Аландских островов и оттуда, по льду же, перешли в Швецию, как получено было предложение перемирия и мира. В Швеции произошел переворот. Густав IV послал три гвардейских полка, всего 2.000 человек, высадиться в Финляндии, взять Або и идти на Петербург. Полки, разумеется, возвратились, ничего не сделавши, и за это были наказаны. С этих пор повсюду в войске начались заговоры. Король, подозревая шведов, вызвал для собственной охраны два немецких полка прежнего штральзундского гарнизона. Деньги употреблялись на шпионов, а войска оставались без жалованья. Король наложил чрезвычайную контрибуцию — в пять раз больше той, которая была определена государственными чинами; выплатить ее было нельзя уже потому, что сумма превышала все деньги, находившиеся в обращении в Швеции. Густав начал требовать у Англии больших субсидий, и когда английский министр при его дворе Мерри прочел ему отказ своего правительства, то король выхватил шпагу — и Мерри убежал. Потом Густав опять призвал Мерри, выслушал его спокойно, повернулся и убежал — верно, для того, чтобы передразнить Мерри. Подполковник Адлерспарре поднял восстание в войске, следствием чего было отречение Густава IV от престола. Королем был провозглашен дядя его Карл, герцог Зюдерманландский, под именем Карла XIII, который и заключил мир с Россией в Фридрихсгаме (сентябрь 1809 г.), уступив ей Финляндию и Аландские острова; Швеция отказалась от союза с Англией и заперла свои гавани для ее кораблей.
Шведский вопрос был решен; но оставались — Турецкий и Польский. Император Александр ввиду неминуемой борьбы с Наполеоном желал как можно скорее кончить Турецкую войну, так же скоро приобресть Дунайские княжества, как приобрел Финляндию; но успех не соответствовал его желаниям: война затянулась. Приступы к Журже и Браилову не удались. Главнокомандующий, старик князь Прозоровский, плакал от отчаяния; находившийся при нем Кутузов утешал его: «Я и Аустерлицкое сражение проиграл, да не плакал». Так как было известно, что турки отлично защищаются в крепостях, то государь требовал, чтобы Прозоровский, не занимаясь их осадой, переходил Дунай и Балканы, угрозой Константинополю побудил Порту заключить скорее мир. Но Прозоровский медлил; он боялся высадки англичан где-нибудь на северном берегу Черного моря, боялся даже австрийцев, тогда как в Петербурге боялись больше всего Наполеона. Военный министр граф Аракчеев писал: «Если падение Австрии совершится, прежде нежели мы окончим войну с турками, то Наполеон вмешается в наши дела и затруднит их, и даже может случиться, что после всех нами сделанных пожертвований мы будем принуждены очистить Молдавию и Валахию. Совсем иное будет, если падение Австрии застанет нас в мире с турками. Тогда Наполеон уже не станет вмешиваться в это дело. Очевидно, как полезно для нас побудить турок к неотлагательному заключению мира». Пророчеству Аракчеева суждено было исполниться с черной его стороны. Прозоровский умер; но преемник его князь Багратион не успел сделать многого, и в конце кампании виднее была неудача русских, которые сняли осаду Силистрии и перешли назад, на левый берег Дуная, тогда как Наполеон торжествовал Венский мир. Ему не нравилось окончание Шведской войны; но он был очень доволен ходом дел на Дунае и говорил в ноябре русскому послу кн. Куракину: «Эти турки умеют биться только в крепостях и за ретраншементами; итак, вы получите Молдавию и Валахию, как получили Финляндию». Куракин не догадался, что тут была насмешка.
Но кроме турецких дел, в которые боялись вмешательства Наполеона, и боялись совершенно основательно, был еще важный вопрос — Польский. Одним из главных побуждений к Тильзитскому миру и союзу было желание удержать восстановление Польши Наполеоном по крайней мере на первой стадии — образовании герцогства Варшавского под властью саксонского короля. Понятно, что Александр должен был стараться, чтобы дело не переступило на вторую стадию вследствие Австрийской войны. С лет ранней молодости Польский вопрос сильно занимал его, и нельзя думать, что в этом отношении он находился под исключительным влиянием Чарторыйского. Последний, как человек, помешанный на вопросе, мог только наскучить Александру своею неотвязчивостью. В отношениях Александра и Чарторыйского по поводу Польского вопроса мы ясно видим в Чарторыйском человека, страстно относящегося к делу, а в Александре — человека, спокойно обдумывающего его, соображающего все благоприятные и неблагоприятные условия, испытывающего то или другое средство для приведения его к концу, в связи со многими другими вопросами. Решение Польского вопроса, как оно было задумано Александром и после исполнено, проистекало прямо из природы Александра, постоянною целью которого было примирение интересов, улаживание. С лет ранней молодости Александр слышал различные толки о Польском вопросе, о разделах Польши.
Александр, поставленный между двух сторон, по своему основному стремлению естественно должен был прийти к мысли примирить эти стороны, согласить интересы восстановлением Польши и вместе соединением ее с Россией под одним скипетром. А между тем борьба, поднятая Наполеоном и взволновавшая всю Европу, вызывала мысль о Польше и в других сферах, потому что пошла страшная ломка, переделка карты, создавались новые государства, изменялись границы старых; на Польшу не могли не обратить при этом внимания; о новых отношениях к ней толковали и в Берлине, и в Вене, и в Париже; каждое государство хотело воспользоваться ею для своих целей, поднимать ее против врагов, выменивать ее области на другие, более подходящие и т. п. Но понятно, что решение вопроса зависело от двух сильнейших государств, располагавших судьбою Европы, — России и Франции; для них Польша стала местом и причиною борьбы на живот и на смерть. Наполеон уже начал дело восстановления Польши в своих интересах; не допустить дальнейшего хода этого дела было жизненным вопросом для России.
Демонически искусительно было предложение Наполеона Александру в Тильзите — взять себе Польшу и отдать Пруссию на жертву Наполеону. «Единственная собственность государей» — честь — заставила Александра отвергнуть предложение; но Польский вопрос вместе с Восточным уже ставил обоих союзников в положение борцов, не спускающих глаз друг с друга, следящих взаимно за малейшим движением. Во время Австрийской войны 1809 года столкновение последовало при общем действии именно в Галиции, куда вступило русское войско под начальством князя Голицына (Сергея Федоров.), а с другой стороны, вступило польское войско Варшавского герцогства под начальством кн. Понятовского, который стал величать себя «главнокомандующим польской армии». Поляки хотели распоряжаться в польских областях Австрии, как уже в принадлежащих имеющему немедленно восстановиться Польскому королевству, и занимали их именем Наполеона, тогда как император Александр имел в виду одно: чтобы создание Наполеона, Варшавское герцогство, никак не усиливалось приобретением польских областей Австрии; чтобы восстановление Польши в интересах Наполеона не вступило таким образом на вторую стадию, ибо на третьей Варшавское герцогство принимало титул королевства Польского с претензиями на русские земли, принадлежавшие Польше до разделов. Претензии уже обнаружились немедленно: по знаку, данному Наполеоном, типографские станки Варшавского герцогства должны были работать неутомимо, печатая воззвания ко всем полякам — вооружаться для восстановления отчизны, разорванной преступною стачкою трех держав; поведение России в настоящей войне выставлялось в самом черном виде, как враждебное польским интересам, и, разумеется, прославлялся великий человек, посвятивший свой гений и силы для отмщения за Польшу. Зажигательные листы проникли в Литву, на Волынь, где польский слой народонаселения волновался. В Петербурге знали, что все это происходит по приказанию или по крайней мере с согласия Наполеона. Император Александр говорил Коленкуру: «Я не претендую, чтоб князь Понятовский занимал что-либо в Австрии моим именем; но точно так же я не могу согласиться, чтоб именем императора Наполеона занимали земли, завоеванные моим оружием. Какое намерение Франции? Что, она хочет удержать Галицию за собою? Но я никогда не соглашусь, чтоб на моей границе была французская провинция. Ни народ мой, ни потомство мне этого никогда бы не простили. Сколько пожертвований принесено мною французскому союзу: война с Англиею причинила страшный вред русской торговле; война с Австриею стоит огромных издержек. После таких пожертвований я имею полное право удивляться тому, что происходит в Польше: Варшава пылает бешеною ненавистию к русским — только о том и речей, чтоб возбудить восстание в Литве, и неужели это согласно с союзом между Россиею и Францией?» Граф Румянцев говорил Коленкуру еще сильнее: «Вы спокойно смотрите, как разгораются политические страсти во всех городах Варшавского герцогства; вы позволяете делать воззвания к жителям прежней Польши; я вам объявляю, г. посол: мы пожертвуем последним человеком, мы продадим последние наши рубашки, а не согласимся на восстановление Польши».
После заключения перемирия с Австрией Наполеон написал Александру письмо, в котором предлагал отправить русского уполномоченного для ведения сообща переговоров, или, быть может, Александр согласится быть включенным в договор в качестве союзника Франции. Александр отказался отправить уполномоченного: такие дела он любил вести сам; и действительно, трудно было выбрать человека, на которого можно было бы возложить ответственность за ведение дела при таких натянутых обстоятельствах. «Я, — сказал он Коленкуру, — вручаю интересы моей империи союзнику моему императору Наполеону и совершенно полагаюсь на его решения. Император Наполеон держит теперь в своих руках судьбу Австрии; мое личное желание, чтоб Франция ограничила военные силы этого государства, а не раздробляла его; впрочем, я ограничиваюсь здесь только выражением моего желания. Я выскажусь прямо относительно одного вопроса, в котором ничто не может меня поколебать: я буду против всякой меры, которая поведет к восстановлению Польши. Я не могу пожертвовать своей привязанности к императору Наполеону интересом и безопасностью своей империи. Пусть император даст мне по этому делу удовлетворительный ответ, и он может на меня положиться. Он говорит, что мир велик, можно уладиться; император Наполеон ошибается, если дело идет о восстановлении Польши: в этом случае мир не так велик, чтоб мы могли уладиться, ибо я ничего не хочу для себя».
Наполеон велел Коленкуру объяснить императору Александру, что Галицию нельзя возвратить Австрии: жители Галиции подняли оружие против Австрии, которая им будет мстить за это. Но Александр отвечал: «Если вы хотите отнять всю Галицию у Австрии, то отдайте ее одному из австрийских эрцгерцогов, который бы не был под вашим влиянием. Хотите разделить ее между мною и герцогством Варшавским — в таком случае герцогство должно получить малую долю, а я — большую, ибо я не могу и не хочу согласиться ни на что, что бы могло дать надежду породить даже идею о восстановлении Польши. Россия действовала сообща с вами, она имеет право рассчитывать на общие выгоды с вами. Затянем союз против Англии и заботливо удалим все, что может нас разъединить, не делая ничего, что бы могло вести к восстановлению Польши. На этом держится мир морской и мир континентальный». Румянцев распространял мысли государя. «Как вы хотите иметь союзников, — говорил он Коленкуру, — внушая им страх за собственную безопасность в то время, как они бьются за вас? Я не вижу ничего, что могло бы нарушить великий союз, соединяющий нас против Англии, если император Наполеон не имеет намерения восстановить Польшу. Если герцогство Варшавское получит небольшое приращение, Россия также удовольствуется малым; но если вы возьмете значительную часть Галиции, то мой государь требует двух третей этой страны и только одну треть уступает герцогству».