Император Александр I. Политика, дипломатия
Шрифт:
Наполеон должен развестись с женой и перестать воевать — вот программа Талейрана и его сообщников, между которыми на первом плане знаменитый министр полиции Фуше. Фуше также половил в мутной воде рыбы, причем загрязнил руки, и поэтому мысль о прошлом, о возможности его восстановления была ему неприятна более чем кому-либо другому. Наполеон должен развестись с женой и перестать воевать! Развод был возможен, но на первый раз попытка склонить к нему Наполеона не удалась; прекратить войны, как мы уже видели, было решительно невозможно, и Наполеон почетно удалил обоих, и Талейрана, и Фуше, из слишком обширных и важных сфер деятельности, увидев, что они думают свое и действуют слишком самостоятельно. Талейран увидал, что Наполеона или надобно пересилить, заставить действовать иначе, или низвергнуть; пусть дом горит, надобно только из него выбраться заблаговременно, а дом сгорит непременно — Франция долго не выдержит завоевательной системы Наполеона, и терпение чужих народов прекратится.
Несмотря, однако, на холодность Наполеона к Талейрану, император взял последнего с собой в Эрфурт:
Но Талейрану нужно было заявить императору Александру о своих отношениях к Наполеону, Франции, Европе. Он явился к русскому государю с такими словами: «Государь, зачем вы сюда приехали? Ваше дело — спасать Европу, но достигнуть этого вы можете только борьбою с Наполеоном. Французский народ цивилизован, а его государь — варвар; русский государь — человек цивилизованный, а народ его варварский; итак, русский государь должен быть союзником французского народа. Рейн, Альпы, Пиренеи — это завоевания Франции; остальное есть завоевание императора; Франция в этом не нуждается». По возвращении в Париж Талейран говорил австрийскому посланнику графу Меттерниху: «Со времени Аустерлица отношения Александра к Австрии никогда еще не были так благоприятны, как теперь; от вас и от вашего посланника в Петербурге (князя Шварценберга) зависит завязать между Россией и Австрией такие же тесные отношения, какие были до Аустерлица. Коленкур вполне разделяет мой политический взгляд, он будет содействовать князю Шварценбергу». Граф Толстой подтвердил Меттерниху слова Талейрана; поведение Коленкура в Эрфурте не оставило в Толстом никакого сомнения в неограниченной преданности его Талейрану, который толковал Меттерниху: «Интерес самой Франции требует, чтоб государства, могущие противиться Наполеону, соединились и противупоставили оплот его ненасытному честолюбию. Дело Наполеона не есть более дело Франции; Европа может быть спасена только тесным союзом между Австрией и Россией».
Что такой союз был необходим, против этого никто не спорил, только этот союз был неполный, а главное — преждевременный: Россия, имея на руках две войны, Шведскую и Турецкую, не могла предпринять третью, против Франции; если Наполеон хлопотал отвлечь внимание России от Запада, пока не управится в Испании, то Россия старалась воспользоваться испанскими затруднениями, чтобы тем временем управиться со Швецией и Турцией, обеспечить северо-западную границу приобретением Финляндии и занять необходимое положение на Нижнем Дунае приобретением Молдавии и Валахии. В Петербурге очень хорошо знали, что в Вене именно последнего-то и не желают, но это обстоятельство, конечно, не могло быть побуждением для России спешить заключением союза с Австрией против Франции. С другой стороны, для полноты коалиции нужно было подождать Пруссии, которая обнаруживала признаки жизни, и жизни сильной, но была под ножом. Никто лучше Наполеона не чувствовал верности знаменитого изречения: «Ненавижу того, кого я оскорбил». Он ненавидел Пруссию по-корсикански, был убежден, что она платит ему тем же чувством, и потому мог успокоиться только с прекращением ее политического существования. В Тильзите он должен был согласиться на продолжение этого существования, согласиться на то, чтобы Пруссия осталась в союзе с Россией, под охраною последней, и это еще более усиливало его раздражение: нельзя ничего предпринять против Пруссии без протеста со стороны России, а Россия пока нужна. Несмотря на то что Пруссия по Тильзитскому миру потеряла половину своих земель и более чем половину народонаселения, Наполеон хотел отнять у нее Силезию и в случае согласия на это России соглашался на приобретение последней Дунайских княжеств, но Россия не согласилась.
Несмотря, однако, и на заступничество России, Наполеон придумал средство давить Пруссию: он не выводил из нее своих войск и, когда Россия требовала их вывода, отвечал сначала, что и Россия не выводит своих войск из Дунайских княжеств, а потом — что Пруссия не исполняет своих обязательств, не выплачивает контрибуции по договору. 157.000 французских солдат высасывали Пруссию, они тащили все: лошадей, скот, хлеб, деньги; их начальники задавали балы, праздники, на которые жители должны были поставлять припасы из дальних городов. А между тем торговля упала вследствие разрыва с Англией, вследствие континентальной системы, страна наполнилась фальшивою монетою, цены необходимых вещей страшно возросли; тысячи отставных чиновников и офицеров скитались без хлеба (из одних польских провинций — 7.000 чиновников). Наконец испанские затруднения заставили Наполеона подумать об очищении Пруссии: войско понадобилось на Пиренейском полуострове; а между тем как оставить на свободе озлобленную Пруссию, которой сделано столько зла? И вот какие условия предлагает Наполеон прусскому принцу Вильгельму (брату королевскому), который семь месяцев понапрасну хлопотал в Париже о выводе войск: Пруссия за этот вывод должна была заплатить 194
Тяжкие испытания, материальные лишения различно действуют на различные характеры людей. Людей, слабых духом, они унижают до последней степени; все те, которые прежде были против борьбы с Францией во что бы то ни стало, теперь подняли головы под предводительством генералов Застрова и Кёкерица: они торжествовали победу своей мудрости и советовали довести дело до конца, спасти Пруссию совершенным подчинением воле Наполеона, отказом от независимости, вступлением в Рейнский союз, которого Наполеон был протектором. К счастью для Пруссии, эти люди не победили и на первый план выступили другие, которые при тяжких испытаниях, при материальных лишениях обратились к духу народа, к его нравственным силам и стали содействовать их поднятию. Честь принадлежала королю за то, что он сумел дать место деятельности этих людей не без борьбы с самим собою, с известными предрассудками, слабостями власти; он сумел призвать к деятельности Штейна, которого еще недавно за несогласие изменить свои убеждения относительно преобразования высшего управления называл «упрямым, непослушным государственным слугою, гордящимся своими талантами, капризным, действующим по страсти, личной ненависти и раздражению».
Штейн был действительно упрям, страстен, властолюбив, но эти недостатки в великие и страшные для государств времена, времена собрания нравственных сил народа, прежде расточенных, становились драгоценными качествами при высоких основах Штейнова характера. На этих-то основах религиозности и нравственности Штейн хотел поднять народную жизнь в Пруссии, хотел в новые формы вложить дух, без которого формы самые лучшие остаются мертвы, не приносят пользы народу. Следствиями деятельности Штейна было уничтожение крепостного права, городское самоуправление, освобождение городов, находившихся в частной зависимости. Несостоятельность войска вызывала военные преобразования, причем выдвинулись на первый план новые люди, новые способности — Шарнгорст, Гнейзенау, — Гнейзенау, который на самом себе испытал неудобства прежнего порядка: несмотря на познания и способности, он в 46 лет был только капитаном; товарищи в насмешку называли его капернаумским капитаном, потому что десять лет понапрасну ждал повышения.
Военная комиссия под председательством Шарнгорста уничтожила сословные преимущества в военной службе, всякий мог дослужиться до высших чинов; право на офицерские чины в мирное время могли давать только познания, в военное — подвиги, уничтожена вербовка за границей. За способность народа воспользоваться новыми формами ручалось нравственное движение, в нем обнаружившееся. Возбудителями и направителями этого нравственного движения были, разумеется, люди науки: Шлейермахер, в своих «Речах о религии» старавшийся поднять религиозное чувство; Фихтет — в «Речах к немецкому народу», Арндт — в «Духе века», возбуждавшие патриотизм и готовность к борьбе с демонической силой Наполеона.
Слово приносило свой плод — дело. Весною 1808 года в Кенигсберге образовалось небольшое общество; члены постановили устно и письменно содействовать усилению патриотизма, приверженности к государю и государственному устройству, религиозности, любви к науке и искусству, гуманитета и братства. Это общество, известное под названием Союза добродетели (Tugendbund), было утверждено королем, но в следующем году уничтожено по политическим обстоятельствам вследствие враждебности к нему Франции, вследствие враждебности Австрии, где не хотели иметь дело с Шарнгорстом как с членом тугендбунда, и враждебности своих прусских шикателей на всякое высшее, нравственное движение в народе как опасное: эти господа боялись всего больше, что французы, раздраженные патриотическим движением, придут и возьмут их деньги. Общество исчезло, да и не для чего ему было более существовать, ибо движение, которого оно было плодом, распространялось более широкими волнами в народе.
Это движение не зависело от одного человека, не прекратилось, когда должен был сойти с поприща один из самых главных деятелей, Штейн. Французы перехватили письма его к князю Витгенштейну, где говорилось, что надобно поддерживать неудовольствие против французов в Вестфалии и побуждать Пруссию к союзу с Австрией. Как нарочно, это случилось перед заключением договора с принцем Вильгельмом о выводе французских войск из Пруссии. Наполеон воспользовался этим случаем, чтобы оправдать свое стремление давить Пруссию, оправдать тяжелые условия, предложенные им принцу Вильгельму. Придавая письмам официальный характер. Наполеон объявлял, что Пруссия нарушила Тильзитский мир. «Я с быстротою молнии уничтожу всякое проявление злонамеренности, — говорил он прусскому посланнику. — По письмам одного из ваших министров я знаю, что у вас замышляют, какие возлагают надежды на испанские события. Ошибаются: у Франции такая громадная сила, что она везде может противиться врагам своим. Я знаю все, я знаю образ мыслей ваших министров; меня провести нельзя». В Эрфурте император Александр кроме уступки 20.000.000 не мог ничего сделать для облегчения участи Пруссии, потому что Наполеон выставлял письма Штейна как неопровержимое доказательство враждебности прусского правительства к Франции. Разумеется, самого Штейна Наполеон не мог оставить в покое: он настоял, чтобы король Фридрих-Вильгельм отставил своего министра; в Рейнском союзе Штейн был объявлен изгнанником и лишенным своих имений. Только в России мог он найти безопасное убежище.