Император Николай II и заговор генералов
Шрифт:
В своей речи Пуришкевич сказал: «Зло идет от тех темных сил, от тех влияний, которые двигают на места тех или других лиц, которые не способны и не могут их занимать.
Ночи последние не могу спать, даю Вам честное слово. Лежу с открытыми глазами и мне представляется целый ряд телеграмм, сведений, записок, то к одному, то к другому министру, чаще всего к Протопопову». «Япозволю сейчас обратиться помимо Думы, я обращаюсь к Совету министров. Если у министров долг выше карьеры, то идите к Царю и скажите, что дальше так быть нельзя. Это не бойкот власти, это долг ваш перед Государем» (В. Пуришкевич «Дневник чл. Гос. Думы»).
После этой речи
Я ответил, что буду, и решил поехать, хотя Вел. Кн. Кирилл Владимирович и оба милые его братья всегда внушали мне чувство глубочайшего отвращения, вместе с их матерью Вел. кн. Марией Павловной, имени коей я не мог слышать хладнокровно на фронте в течение всего моего пребывания там с первых дней войны.
Они не оставили мысли о том, что корона России когда-нибудь может перейти к их линии, и не забыть мне рассказа Ивана Григорьевича Щегловитова о том, как в бытность его министром юстиции, к нему однажды разлетелся Вел. кн. Борис Владимирович с целью выяснения вопроса: имеют ли по законам Российской Империи право на престолонаследие они, Владимировичи, а если не имеют, то почему.
Щегловитов, ставший после этого разговора с Вел. кн. Борисом Владимировичем предметом их самой жестокой ненависти и получивший от них кличку Ваньки Каина, разъяснил Вел. кн., что прав у них на престолонаследие нет вследствие того, что Вел. кн. Мария Павловна, мать их, осталась и после брака своего лютеранкой. Борис уехал, но через некоторое время представил в распоряжение Щегловитова документ, из коего явствовало, что Вел. кн. Мария Павловна из лютеранки уже обратилась в православную…
В два часа дня я входил в подъезд дворца Вел. кн. Кирилла Владимировича на улице Глинки и через несколько минут был им принят. Официальным мотивом приглашения меня, как я понял из первых слов его разговора, было желание его жены Виктории Федоровны, милейшей и умнейшей женщины, родной сестры румынской королевы Марии, дать мне несколько поручений к румынской королеве, ввиду отъезда моего с санитарным поездом на Румынский фронт через Яссы; но, в сущности, это было лишь предтекстом для нашего свидания со стороны Вел. кн., а хотелось ему, видимо, другого: он желал, по-видимому, освещения с моей стороны настроения тех общественных групп, в которых я вращаюсь, а попутно ему хотелось раскусить, отношусь ли я лично отрицательно лишь к правительству Императора, или же оппозиционность моя подымается выше.
По-видимому, мое направление его не удовлетворило: он понял, что со мной рассуждать и осуждать Государя не приходится и очень быстро прекратил этот разговор, который сам начал в этой области.
Выходя из дворца Вел. кн. я, под впечатлением нашего с ним разговора, вынес твердое убеждение, что он вместе с Гучковым и Родзянко затевает что-то недопустимое, с моей точки зрения, в отношении Государя, но что именно – я так и не мог себе уяснить» (В. Пуришкевич «Дневник чл. Гос. Думы»).
Речь Пуришкевича в Думе производит, конечно, впечатление тягостное. Человек явно неуравновешенный, он говорит о вещах ему лично совершенно незнакомых. Все только по слухам, только по той злой обывательски-глупой клевете, которая шла из дома в дом со всякими прибавлениями и преувеличениями. Но в дневнике Пуришкевича есть и явная клевета, и заведомая ложь. «Полгода тому назад,
При Временном правительстве А. Вырубова была заключена в Петропавловскую крепость, где подвергалась глумлениям и мучениям со стороны разнузданной и хамской солдатни и персонала. Там она была несколько раз освидетельствована и тщательно медицинским образом осмотрена, и оказалось, к большому конфузу всех этих людей, что Вырубова была девственницей. Выйдя замуж за Вырубова, она оказалась женой больного человека, который после ранения не был вполне нормальным человеком, вследствие чего брак был очень скоро расторгнут. Это по поводу «Мессалины» Пуришкевича.
Что же касается Воейкова (о котором мы будем говорить еще очень много), то скажу наперед, что этот «распутинец», как его называли очень многие, и «человек, державший в руках Государя», на самом деле яростно ненавидел Распутина, который платил ему тем же, в последнее время был в немилости у Государыни, играл совершенно незначительную роль при Государе, который с ним никогда на политические темы не говорил, но был действительно предан Государю и этого было достаточно, чтобы его обвиняли во всех смертных грехах.
Пользуясь случаем, скажу, что здесь, в эмиграции, очень многие пишут всевозможные «письма в редакцию», статьи и заметки, в которых пишут о вещах им очень мало знакомых, со слов кого-либо, или прочтя две-три книги. И затем делают выводы, явно расходящиеся с истиной. Впрочем, еще наш классик сказал, что русские люди нелюбопытны и ознакомиться с чем-либо, как следует, не интересуются. «Сойдет и так».
Истерическая речь Пуришкевича (тоже «монархиста», как и Шульгин) вызывает, конечно, одобрение у Родзянко. «Мне кажется, что эта речь, яркая и образная, служит лучшим подтверждением того настроения, которое обуяло всех граждан Российского Государства в этот ужасающий по своему трагизму час».
Пуришкевич помимо своих речей и злостных сплетен, которые он развозил по фронтам со своим санитарным поездом, известен еще и тем, что составлял дешевого стиля балаганные памфлеты (Ну совсем, как перед «великой» французской революцией). Вот образцы этого «творчества»:
От беспрерывной «Штюрмерии»Сейчас нельзя ни встать ни сесть,Пускай нет многого в России,Зато министров всех – не счесть!Или следующий:
У премьера ТреповаВ клетке золоченойЕсть для блока левогоПопугай ученый.Кто про что беседует,Кто кого пугает —Про то Попка ведает,Про то Попка знает.