Император вынимает меч
Шрифт:
Следом сшиблись всадники. Конные галлы и иберы Гасдрубала атаковали римскую кавалерию. Римляне уступали числом и, верно, долго не устояли б, но конное сражение происходило на небольшом клочке земли между рекой и сближающимися пехотными полками. Карфагенские наемники не могли использовать здесь свой перевес, ибо воины стояли столь близко друг к другу, что конный бой вскоре перерос в свалку, а кое-где всадники даже сошли с лошадей и рубились пешими.
На другом крыле Махарбал с нумидийцами набросился на конницу союзников. Африканские варвары использовали свою любимую тактику — наскакивали и забрасывали врагов дротиками, не вступая в рукопашную схватку. Немало италиков пало с коней, но прочие упрямо держались, не
Покуда всадники мерялись доблестью и числом, сошлись между собой и фаланги. Метнув пилумы, римляне тут же сошлись в мечи. Так приказал Варрон, сознававший преимущество неприятельских флангов и потому торопившийся решить исход сражения в центре. Яростный бой завязался по всей линии фронта. Галлы и иберы сражались отчаянно. Первые, пугающие мощным телосложением и презрением в смерти, со всего маху обрушивали на щиты и шлемы врагов тяжелые мечи, вторые полагались не на силу, а на умение, выискивая короткими острыми клинками бреши в защите легионеров. Но трудно найти такую брешь, когда перед тобой настоящая стена из щитов, из-за которых то и дело выскакивают смертельно разящие клинки. Трудно пробить эту стену и ударом сверху, с какой бы силой не нанесен этот удар. Стальная полоса — окантовка скутума — выдержит, а если же меч пойдет напрямик, в слепой надежде сокрушить обитую кожей преграду, его встретит умбон, которым можно еще и ударить. Великолепен римский шит для воина, сражающегося в строю. Особенно если противник и вовсе лишен этого щита, изуродованного пилумом и потому отброшенного. Тогда он обречен, его не спасут ни галльская сила, ни иберийская сноровка. Римлянин отразит пять, десять, а если нужно, и двадцать ударов, а потом улучит момент и выбросит вперед правую руку, до половины вгоняя клинок в могучую грудь галла или багря кровью белоснежный хитон ибера.
Шаг за шагом ганнибаловы наемники начали подаваться назад, оставляя на земле окровавленные тела. Шаг за шагом.
Победоносно взревели римские трубы, командиры подбадривали воинов, побуждая в них рвение.
— Еще удар! — и мы сомнем их! — кричал Гемин Сервилий, начальствующий над фалангой.
— Полнатужитесь-ка ребята! — хрипели легаты.
— Вперед, ленивые псы! — рычали центурионы.
Карфагенская фаланга начала прогибаться в центре, где натиск был особенно силен. Еще усилие — и она будет разорвана надвое. И тогда — конец! Наемники бросятся в бегство, и ливийцы с конницей уже ничем не смогут помочь. Ганнибал обнажил меч и вступил в бой, собственным примером ободряя солдат. Он тупил клинок о неприятельскую сталь, с надеждой посматривая туда, где в туче пыли мелькали шлемы и конские гривы. Все должно было решиться именно там…
— Нам их не опрокинуть! — крикнул Махарбалу вырвавшийся из пыльного облака офицер.
— Вижу! — прорычал в ответ старый вояка. — Тогда применим старый трюк! Действуйте, ребята!
Стоявший подле нумидийский князек понял своего командира с полуслова. Он свистнул, и пять сотен всадников бросились к римлянам. Не доскакав двух десятков шагов, нумидийцы спешились и сложили у ног дротики и мечи, давая понять, что сдаются. Весьма удивленные таким поворотом событий, римляне окружили пленников и повлекли их в тыл. Кое-кто пытался вязать перебежчиков, но Павел запретил это делать.
— Пусть остальные видят, что мы милостивы к тем, кто осознали бессмысленность вражды с Римом. Еще немного, и весь этот сброд побросает оружие!
Но «сброд» отчего-то не спешил этого делать. Он, напротив, усиливал натиск. Оглушительно крича, нумидийцы все яростней наскакивали на римлян, пуская в ход не только дротики, но порой и мечи — длинные, тонкие, легкие, со свистом рассекающие воздух. Италики один за другим падали наземь, но оставшиеся держались, держались, держались…
А вот Варрон и его турмы не устояли против могучих галлов.
— Наше место тут, где сражаются волки! — прорычал он. — Зайцами пусть занимаются нумидийцы!
Конная лава обогнула римский строй с тыла и начала накатываться на левый фланг римлян, где всадники Павла продолжали оказывать упорное сопротивление нумидийцам. Сам Павел к тому времени был уже ранен, — метко брошенный балеаром камень рассек консулу лоб, — но продолжал руководить боем. Кровь обильно заливала лицо и ручейками текла по груди консула, но тот не обращал на это внимания, выкрикивая команды. Сквозь пыльное облако Павел видел, что фаланга карфагенян пятится, что еще одно усилие, и она развалится.
— Держаться! — кричал консул. — Держаться!
Но удержаться было не суждено. Римляне получили сразу еще удара — и оба в спину. Всадники Гасдрубала обрушились на италийскую конницу, и в этот же миг нумидийцы, мнимые перебежчики, выхватили из-под пестрых одежд кинжалы и бросились на свою стражу. Она была немногочисленна и погибла сразу же. Подхватив свое сложенное в кучи оружие, нумидийцы попрыгали на коней и ударили в спину пехоте. Их было немного, всего пять сотен. Против них было пятнадцать тысяч триариев, но римляне не приучены отбивать натиск врага сразу с двух сторон — этому им предстояло учиться. И потому триарии смешались и начали пятиться, ломая строй гастатов и принцепсов.
Ганнибал заметил смятение, охватившее римлян, и понял, что план удался.
— Пора! — крикнул он трубачу.
Тот поднял к небу трубу — высокую, витую, кованую из звонкой мели. Разрезая грохот сражения, над полем пронесся рев. Повинуясь ему, ливийцы, до того притаившиеся в ожидании за краями фаланги, пришли в движение. Они устремились вперед и начали обходить громадный, уже неправильный четырехугольник римской пехоты. В этот же миг обратилась в бегство конница Павла, и Гаслрубал направил свои эскадроны на подмогу ливийцам, замыкая окружение.
И римляне вдруг обнаружили, что очутились в кольце из щитов и острой стали. Их конница была разбита и бежала, преследуемая нумидийцами. Кое-где всадники и успевшие вырваться из окружения легионеры пытались сопротивляться. Африканцы безжалостно истребляли их. Так погиб раненый консул Павел, отказавшийся принять помощь трибуна Гнея Лентула. Консул сидел на павшем коне, лицо его было сплошь окровавлено, правая рука висела мертвою плетью.
— Все кончено, — сказал он, отвергая предложение трибуна сесть на его лошадь. — Я останусь умирать со своими солдатами. Не хочу быть обвиненным народом или стать обвинителем Варрона, если тому удастся спастись.
Уже скакали нумидийцы, и Лентул, дернул поводья, спасая свою жизнь. Обессилевший Павел остался сидеть на трупе своего скакуна. Нумидийцы, не зная, что перед ними консул, забросали его дротами.
А Варрон спасся. С несколькими сотнями всадников он бежал прочь и был далеко от поля битвы, когда та еще не была завершена.
Десятки тысяч римлян, сбившись в беспорядочную толпу, тщетно пытались противостоять ликующему неприятелю. Еще можно было собраться в кулак и прорвать кольцо, но легионеры утратили строй и лишились способности к организованному сопротивлению. Командиры погибли, либо постыдно растерялись. Оказавшись предоставлены сами себе, воины только и могли, что отбиваться от врагов, которые были повсюду. С одной стороны подступали галлы и иберы, едва стоявшие на ногах, но из боя не выхолившие. С двух других атаковали свежие, полные сил ливийцы, натиск которых был особенно страшен. Сзади подпирали всадники, орудовавшие копьями, мечами и дротиками.