Император вынимает меч
Шрифт:
Избиение было столь долгим и беспощадным, что победители устали рубить своих врагов. А так как римляне не сдавались, то наемники без жалости убивали их, не щадя ни всадников, ни сенаторов, выделявшихся дорогими доспехами. Пал Гней Сервилий Гемин, командовавший центром римского войска, был дважды поражен в бок мечом и истек кровью отважный и безрассудный Марк Минуций. Погибли десятки сенаторов, сотни всадников, тысячи простых квиритов. Пятьдесят тысяч павших — такова была кровавая жатва карфагенян на поле у Канн. Лишь несколько сот воинов сложили оружие и были пленены.
Но это было еще не все. Нумидийцы добили римскую конницу и атаковали те неприятельские полки, что направились на захват карфагенского стана. Затем неутомимые варвары заняли оба римских лагеря, захватив в полон еще несколько тысяч вражеских воинов.
Лев Толстой, создавший два великолепнейших полотна двух великих битв — при Аустерлице и Бородино, твердит о случайности хода
Враг вступает в город, пленных не щадя.
Потому что в кузнице не было гвоздя.
Быть может, в этом утверждении и есть доля истины. Быть может. Доля. Ничтожная доля, но никак не правило. Случайность, определяющая все — разве Ганнибал не опроверг Толстого битвой при Каннах? разве Сципион не опровергнет спустя пятнадцать лет битвой при Заме?
Конечно, можно предположить, что конница карфагенян не сумела бы столь резво одолеть противостоящие ей турмы римлян и союзников. Конечно, можно предположить, что римские манипулы атаковали бы более рьяно и прорвали б фалангу Ганнибала прежде, чем был бы решен исход сражения на флангах.
Конечно, ибо будущее подвержено воле случая.
Но гений на то и является гением, чтоб исключить это самое «конечно», чтобы предвидеть любую случайность и контролировать будущее так, как угодно ему; если это, конечно, позволяет отсутствие равного гения у неприятеля. И потому Ганнибал сотворил Канны — величайший в истории пример идеально воплощенного в жизнь плана сражения. План был почти идеален, а осуществлен был идеально безо всяких «почти», столь идеально, что невольно задаешься вопросом: а не приняли ль римляне по неведомой нам причине роль добровольных статистов в игре, разыгранной Ганнибалом, не взяли ль на себя роль мальчиков для битья, чтобы потом отыграться при Заме? Нелепая мысль? Пусть, ибо жизнь порой нелепее самого безрассудного предположения.
Битва при Каннах — шедевр, сотворенный без оглядки на случайность. Ганнибал не мог позволить себе роскоши рассчитывать на дождь или слепую стрелу, что уязвила б Варрона и Павла. Дождь был бы на руку римлянам, ну а полководцев у них было много, и смерть одного из них не могла помочь карфагенянам. Единственное, чем воспользовался Пуниец, был ветер, встречный римлянам, но этот ветер не был случайностью, Ганнибал предвидел его и выстроил войско так, чтобы клубы пыли били в лицо римлянам, а не карфагенянам.
Была ли случайностью стремительная победа карфагенской конницы? Вряд ли. Ганнибал рассчитывал на эту победу, был уверен в ней. Ведь именно на этом строился весь его план. Была ли случайностью стойкость карфагенян в центре. Вряд ли, Ганнибал рассчитывал на эту стойкость и потому сам занял место в рядах фаланги.
Была ли…
Нет, в битве при Каннах случайностей не было — по крайней мере таких, что могли б повлиять на ход сражения. Был лишь план, великолепно продуманный и четко реализованный. И не нашлось гвоздя, способного изменить течение судеб. Далеко не всегда кузнецам удается выковать подобный гвоздь. Далеко не всегда.
36
Многие историки считают, что одной из причин поражения шведской армии в битве под Полтавой было ранение, накануне полученное Карлом XII; дождь помешал Наполеону с самого утра начать битву при Ватерлоо, и именно это промедление оказалось роковым — французы были близки к победе над англичанами, когда на подмогу к тем подоспели пруссаки; взятый на службу в качестве советника французский генерал Моро, чей гений сравнивали с гением Наполеона, успешно руководил действиями русской армии в битве пол Дрезденом, но был смертельно ранен ядром, будто бы выпушенным лично Наполеоном.
Уже смеркалось, когда затих звон стали. Жалкие остатки римского войска бежали в Канузий, где объединились под началом юного трибуна Публия Сципиона. Карфагеняне дотемна подбирали раненых сотоварищей и добивали истекающих кровью врагов. Затем они отправились в лагерь, славя своего полководца и свою же доблесть. Их потери были невелики, но почти каждый второй воин имел рану.
Ганнибал, сидя подле шатра, выслушивал здравицы от генералов. Одним из последних объявился шатающийся от усталости Махарбал. В руке генерала был вместительный кубок, наполненный, понятно, отнюдь не водой.
— Славься, Ганнибал! Ты лучший из всех! — провозгласил старый рубака. — Завтра на Рим?
Пуниец покачал головой.
— Нет.
Тогда Махарбал презрительно сплюнул — прямо на дорогой ковер.
— Мне жаль тебя, Ганнибал!
— Это мы посмотрим! — со значением сказал Ганнибал.
Махарбал ничего не ответил и лишь покачал головой. По своему обыкновению он был уже пьян…
6.6
Невиданный достаток посетил Гуаньдун с тех пор, как повелитель Цинь распространил свою благодатную власть на всю Поднебесную. Рынки Сяньяна заполнились товарами со всех сторон света. Здесь торговали скакунами и собаками, выращенными варварами с севера. Купцы из Чу доставляли слоновую кость, носорожью кожу, цветные перья и краски, добытые у племен, заселяющих южную оконечность земли. С востока, из покоренных Ци и Янь везли соль и морскую рыбу, дикие народы, проживавшие на западе, поставляли овечьи шкуры и великолепные бунчуки. Обитатели Тянься наслаждались достатком и славили своего повелителя. Его имя произносилось в молитвах наравне с именами богов и создателей мира, фанши приносили жертвы, моля Небо о долгих годах жизни для солнцеликого Цинь Ши-хуана. Сам же он не желал слышать ни о каких долгих голах, сам он желал здравствовать вечно.
— Я боюсь Смерти! — шептал себе император, оставаясь один. — Я боюсь… Боюсь…
Он желал жить вечно, подобно Тянь-ян или его холодной тени. Это было законным желанием, ведь разве император не такое же светило, как Луна или Солнце, и разве он не превосходит своим светом мерцающий жемчуг звезд?
После памятного разговора с чародеем Ань Ци-шэном Ши-хуан оказался во власти мечты достичь островов, населенных небожителями и испить там чудесный эликсир бусычжияо. Император стал рабом это своей мечты.
Он послал на поиски островов корабли с чистыми сердцем детьми. Когда ж те вернулись ни с чем, а капитаны, пав ниц, доложили, что ветра и акулы не дают пройти к заветным островам, Ши-хуан послал корабли вновь. Устраняясь от государственных дел, император из года в год спешил к морю Ланье в слепой надежде, что в этот раз судьба смилуется над ним и он обретет вожделенное бессмертие. Он пил варево, изготавливаемое искусным чародеем Сюй-ши, внимал его бормотаниям и ждал возвращения кораблей. Но корабли возвращались ни с чем: злые течения и ветры не пропускали их, хотя капитаны клялись Небом, что видели блистающую золотом вершину Пэнлао. И силы от эликсира Сюй-ши почему-то тоже не прибывали, хотя маг уверял, что варил его в точном соответствии с заповеданными рецептами.
За последние годы Ши-хуан здорово сдал. И прежде не отличавшийся крепким здоровьем, он постепенно превращался в развалину, страдающую от многих болезней. У него все чаше ныла рука, болело колено, а грудь сдавливал огненный ком. Императора словно покинула сила, что питала его изнуренное страхом тело все то время, пока он лелеял мечту погрузить руки в теплые волны моря Ланье. Он исполнил заветную мечту и увидел солнце, поднимающее свой лик прямо из морской бездны. Он ждал, что это солнце подарит ему силу и вечную жизнь, но этого не произошло, что стало ударом для Ши-хуана. Когда-то деятельный, он стал апатичен ко всему, что его окружало. Он перестал интересоваться делами державы, полностью переложив их на плечи приближенных, он едва появлялся на людях, отказывая в свидании лаже ближайшим своим слугам, даже членам семьи. Он стал маниакально подозрителен, не желая видеть подле себя даже тех слуг, что должны были присутствовать подле Тянь-цзе согласно правилам, им же установленным. Единственные люди, кому император хоть сколько-то доверял, были евнухи, какие впервые появились в его окружении после бунта, предпринятого Лао Аем.
Тогда Ин Чжэн не особо вник в причины этого возмущения, в его перепуганном сознании отложилось лишь одно — Лао Ай хотел свергнуть его, Ин Чжэна, чтоб возвести на престол своих ублюдков, прижитых от незаконной связи с матерью-царицей. С тех пор Ин Чжэн сделал для себя важный вывод — стать ближайшим сановником мог лишь человек, не имевший семьи, человек, для которого семью заменяла священная особа Тянь-цзе, человек не имеющий будущего в потомстве, ради которого можно дерзнуть покуситься на трон. Таковыми людьми были евнухи, обладавшие немалой властью через царских жен и наложниц, каким кастраты выказывали особенное почтение. По желанию Ин Чжэна евнухи стали ближайшими слугами повелителя, оттеснив от трона властолюбцев-цэши и бряцающих доспехами генералов.
Сейчас самым доверенным из евнухов императора, а значит, и из приближенных вообще был Чжао Гао, человек низкого происхождения и низких помыслов. Чжао Гао утратил мужскую доблесть по собственной воле, ибо мечтал сделать карьеру, что ему и удалось, ведь человеком он был хитрым, расчетливым и беспринципным. Начал он с того, что подавал императору воду. Теперь же он ведал всей канцелярией, и лишь от его воли зависело, допустить или нет посетителя пред светлые очи Тянь-цзе.
И лишь одному Чжао Гао, чье благополучие всецело зависело от расположения повелителя, Ши-хуан доверял — доверял в той мере, что мог повернуться спиной и даже позволить подрезать волосы, когда длина их становилась больше положенной.