Император вынимает меч

Колосов Дмитрий

Он еще был в пути, когда армия Ганнибала достигла Альп. Громадные горы, грозной стеной рассекавшие небо, испугали не только ливийцев и пунов, но и видавших виды иберов. Робость перед могуществом стихий вселилась даже в сердца бесстрашных стратегов, которые все чаще косились на купца Келастиса, проделавшего весь путь подле Ганнибала в сопровождении трех всадников-нумидийцев, приставленных в качестве то ли телохранителей, толи стражей. Ганнибал подскакал к купцу.

— Теперь все зависит лишь от тебя! — сказал он. — Исполни свое обещание, и получишь награду.

— Твои воины отведают хлеба с кампанских полей, — ответил Келастис, спокойно, твердо встретив рыжестью глаз взор Ганнибала.

Он и впрямь хорошо знал эти места, ибо вел армию по тропам столь уверенно, словно

сам прокладывал их. Пунийцы шли восемь дней, преодолев несколько горных хребтов, на девятый на воинов обрушился град камней и стрел.

— Аллоброги! — сообщил купец. — Я был уверен, что они пропустят нас. Видно, римские агенты оказались умнее и расторопнее, чем я предполагал. Ничего, я знаю способ разделаться с ними.

Ночью купец повел вверх отряд воинов и овладел высотами, какие неосторожно оставили отправившиеся на отдых горцы. Он проявил недюжинную выносливость и отвагу, лично подобравшись к задремавшему часовому, который так и не проснулся.

Наутро войско двинулось дальше. Обозленные аллоброги подстерегли на узкой тропе передних солдат, обрушив на головы град камней. Падали замертво люди, обезумевшие от ужаса кони сбрасывали в пропасть седоков и поклажу. Один за другим канули в бездне, отчаянно трубя, несколько слонов, в их числе могучий Аякс. Погибло множество воинов и всякого скарба, прежде чем взобравшиеся наверх легконогие иберы оттеснили врагов. Ганнибал был мрачен: горы отнимали у него воинов, какие нужны были там — в Италии.

На исходе пятнадцатого дня пути армия подошла к перевалу, с какого открывался путь на равнины Италии. Здесь Ганнибал дал воинам отдых. Воины пили захваченное у аллоброгов вино и набивали отощавшие животы трофейным мясом.

Наутро выпал снег, приведя в отчаяние и без того измотанных людей. Ганнибал подозвал проводника.

— Что будем делать теперь, Келастис? — спросил он, с тревогой вглядываясь в безмятежно спокойное лицо купца.

— Продолжим путь, — ответил тот, и улыбка скривила твердые губы.

— Но я погублю армию!

— Лишь часть ее. А если повернешь обратно, — всю. И к тому же не добьешься задуманной цели. Решай!

— Идем! — решил Ганнибал.

Воины начали спуск. Обветренные физиономии выражали отчаяние и безысходность. Ганнибал то и дело обращался к полкам с речью, подбадривая солдат. К вечеру он совершенно осип и кричал хриплым шепотом. Кутаясь в волчью шкуру, он с тоской взирал на неровные шеренги едва бредущих, ослабевших воинов. Было очень скользко, и многие срывались в пропасть. Купец велел воинам привязать к ногам куски бычьих кож, густо утыканных иглами акации, но и это не помогало. Падали люди, падали лошади, с жалобным криком летели вниз слоны. К полудню лед подтаял, и стало еще хуже. Теперь лошади пробивали ледяную корку и накрепко увязали в снегу. Воины выбивались из сил, освобождая несчастных животных. Ганнибал приказал избавиться отчасти поклажи. Было оставлено лишь оружие и небольшие запасы пищи.

Прошел день, прошла ночь. К утру Келастис вывел передовой отряд к скале, обвиваемой узенькой, всего в два-три фута шириной тропкой.

— Это и есть Черный перевал. Если сумеем преодолеть его, мы спасены. Дальше идет пологий спуск, выводящий прямо в цветущую долину Пада.

— Но как? Как может пройти войско там, где не пройдут в ряд даже два воина. Мы будем вынуждены бросить слонов и лошадей. Половина войска померзнет здесь, пока другая будет идти через гору!

— Вот теперь настал черед огня, воды, уксуса и стали! Пошли тысячу воинов рубить деревья по склонам, другая тысяча пусть разводит костры и топит воду. Еще мне нужна тысяча самых сильных воинов. — Лицо купца изумляло спокойствием — застывшая маска мертвеца, обезумевшего мертвеца, обжигаюшая взглядом желто-рыжих глаз!

Ганнибал, хрипя, отдал приказы, и работа закипела. На тропе были разведены громадные костры. Когда камень раскалялся до малинового свечения, воины поливали его водой, смешанной с уксусом. Скала давала трещины, становилась рыхлой, и тогда принимались за дело пельтасты, сменившие оружие на кирки. Они расширяли тропу настолько, чтобы по ней могли пройти слон, четыре всадника или

восемь воинов в ряд. Работа спорилась. Сто, двести, триста футов…

К вечеру вокруг скалы была проложена настоящая дорога, и первые отряды воинов преодолели гору, разбив лагерь на противоположной стороне ее. Через три дня все ганнибалово войско вышло на равнины Пада.

Древние отнесли переход Ганнибала через Альпы к наиболее дерзновенным предприятиям, на которые отваживался человек. Нет, Альпы не были неприступны, подобно Памиру или Гималаям.

Из всех гор это были самые домашние горы, но лишь в восприятии человека, который видел горы дикие и ужасающие. Обитатель Ойкумены не знал диких и ужасных гор, и потому Альпы поражали его воображение. Немногие безумцы рисковали преодолеть их, но никто не пытался сделать это со стотысячным войском. Ганнибал дерзнул, и этот его подвиг был поставлен современниками выше всех прочих — выше Треббии, выше Тразимена, выше, быть может, Канн.

Это было необыкновенно трудно: преодолеть себя и заставить шагнуть в неизведанное — в частокол горных пиков и пасти ущелий. Это было необыкновенно трудно: заставить последовать за собой многих других, не столь честолюбивых и не снедаемых яростной местью. Просто за деньги. Они брали деньги за смерть, но неизведанность порой страшнее смерти, ибо смерть пугает именно фактом своей неотвратимости, и в этом изведана, а неизведанное не гарантирует даже и смерти. Трудно сказать, что пугало моряков Колумба: бескрайний океан, фантасмагоричные чудовища или перспектива очутиться там, где недействительны законы привычного мира, где, может быть, другое солнце, другое небо, другой воздух, другая жизнь, другая смерть. Или нет всего этого, а есть… Что? Нет ответа, и это пугает — пугает больше нечестья, больше боли, больше самой смерти.

Здесь Ганнибал сродни Колумбу, хотя, конечно. Пуниец знал, что Альпы преодолимы, что чрез них не раз и не два ходили дикари. Но что значит чей-то иной опыт в сравнении с твоим собственным? Что?!

Ганнибал рискнул и повел. И прошел. И доказал, что человеку доступно все. Кто знает, не будь Ганнибала, был ли Колумб? Кто?! А позднее прошли многие и проложили дорогу; горы уже не пугали. И после Колумба тоже были многие и прочертили морские пути; ведь океан тоже уже не пугал. Но Ганнибал был первым. Но Колумб был первым.

Они пересилили страх, они перешагнули через него. И Колумбу воздвигли статую, и не одну. А Ганнибалу так и не воздвигли. Он победил горы, победил людей, но был побежден обстоятельствами, славу чего приписали себе люди. А, приписав славу, они постарались забыть о победителе.

В мире много статуй колумбам, в мире много статуй победоносным вождям. И раз уж никому не приходит в голову воздвигнуть монумент человеку, победившему при Тицине и Треббии, Тразимене и Каннах, так поставьте памятник человеку, победившему горы. Это сейчас Альпы почти домашни, а бывали времена, когда те были дики и пугающи. Бывали…

Через три дня все ганнибалово войско вышло на равнины Пада. Здесь Ганнибал честно расплатился с купцом Келастисом, заметив:

— Теперь тебе надо опасаться мести римлян. Купец усмехнулся.

— Есть лишь один человек, кого я боюсь, но он, вернее, она далеко! Прощай.

С этими словами купец исчез, чтобы вернуться через годы, а, быть может, века. Ганнибалу было не до него. Он расставил полки по окрестным селениям, а лошадей и слонов приказал развести по пастбищам. Солдаты и животные должны были набраться сил для предстоящих сражений. В лагерь Ганнибала начинали сходиться враждебные Риму галлы. Война началась…

4.3

Царский посланник застал Арата в катагонионе. Знаменитый стратег сидел за обшарпанным деревянным столом на такой же обшарпанной скамье. Пред ним стояли глиняная миска с фасолью, в которой там и сям торчали скудные клочки мяса, а чаше — острые сколы бараньих костей, и киаф, наполовину уже пустой. Еда была самой дрянной — это гонец понял сразу же, оценив ее быстрым взором знатока, искушенного как в изысках царской кухни, так и в нехитрой стряпне харчевен; вино — тоже паршивое: хорошего в Этолии вообще не водилось.