Император вынимает меч
Шрифт:
— Я подозревал его, да и сейчас еще подозреваю. Занятный паренек. Лицо сильное, такие не забываются. Сильное, хищное, властное. Сластолюбивое, хотя он чужд сластолюбия. В последнюю нашу встречу у него не было глаза, он потерял его. Но право, это его ничуть не портит. Раны украшают лицо воина! Если кто-то и ведет Игру, он находится неподалеку от Ганнибала, так как судьба мира решается здесь. Но я не остановился на Ганнибале и посетил еще одного нашего друга, живущего в Мертвом городе. Помнишь такого?
Гиптий кивнул.
— Арий.
— Точно! Он обещал свою помощь. Мы договорились так: я беру на себя страны, лежащие по эту сторону пролива, что именуются
— Чье имя никто не знает.
— У меня мало сомнений в том, что это Леда, вот только я не уверен, в своем ли облике она выступает в этой Игре. И главное, где она? Знай мы это, мы знали бы ее планы.
— Свяжись с ней через ттул! — с усмешкой предложил Гиптий.
— Добрый совет! Ценой в свободу, а то и в саму жизнь. Я знавал парней, что пытались быть с ней на ты. И где они сейчас?
Гиптий пожал плечами.
— Ты решил, что Леда здесь — из-за Ганнибала?
— Да, основные события происходят здесь, в Италии. Я в этом уверен. — Кеельсее подумал и поправился:
— Почти уверен. Сейчас же в мою душу закрадываются сомнения. Если Леда и есть Ганнибал или она притаилась поблизости от Карфагенянина, то что мешает ей покончить с Римом и двинуть орды наемников, недостатка в которых не будет, на восток — в Македонию, Грецию, а потом и через проливы. Русий вел свои орды с востока, почему бы Леде не сыграть от обратного?
— Нет. — Гиптий, отрезав, прожевал кусок мяса, после чего пояснил примолкшему Кеельсее. — Человек стар, чтобы идти на запад.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего. Просто существует закономерность. Вспомни, ты был свидетелем тому. Когда люди шли на восток?
Кеельсее задумался.
— Много раз.
— Да, но все это было на заре человечества. В последнее время, в последние века все идут на запад.
— Действительно! — Мнимый купец хмыкнул. — Но почему?
— Не знаю, — пожал плечами Мудрец. — Но тот, кто затеял Игру, возможно, знает. И он непременно использует эту тягу человека, причина которой покуда мне неясна. Потому я поставил бы на Восток.
Кеельсее поднял бокал.
— Любопытная мысль. Я рад, что вызвал тебя. Одним своим словом ты уже сделал не меньше, чем я за все эти семь лет. Я извещу Ария. Но ответь, намерен ли ты объединить усилия с нами?
— Иначе зачем бы я очутился здесь? — вопросом на вопрос ответил Мудрец-Гиптий.
— Поясни, что ты имеешь в виду?
Кеельсее похлопал себя по груди.
— У меня здесь два письма. Одно галлам, врагам Рима, второе — Гасдрубалу Баркиду. Передать эти письма попросил мой друг Ганнибал. Ты передашь послание галлам, а я отправлюсь в Иберию, но вручу послание Ганнибала его врагам. Добро и зло, сотворенные нами, уравновесятся. Соответственно, Игра затянется, а мы выиграем время.
Мудрец задумчиво погладил щегольскую бородку.
— Что ж, в твоих словах есть логика. Надеюсь, ты не ошибаешься.
— И я тоже надеюсь…
С тем Посвященные и расстались. Гиптий отправился в земли бойев, воинственнейшего из галльских племен. Прошло всего три недели, и бойи напали в лесу на войско Луция Постумия, спешившего в Рим, чтобы принять начало в войне с Ганнибалом. Минуло еще несколько недель, и Сципионы разгромили армию Гасдрубала, собравшегося уже было идти на подмогу брату в Италию. По слухам. Сципионам немало помог в этом некий человек, выдававший себя за купца, но сражавшийся лучше искушенного воина.
Война продолжалась, а для кого-то она была просто Игрой…
7.2
Считают,
Север был единственной стороной, откуда империи грозила реальная опасность. С востока Китай омывало море, на юге жили племена, неспособные к завоеваниям, а, напротив, ждущие, чтобы их завоевали. Восточные варвары уже давно испытали на себе силу циньского оружия и не желали рисковать своим небогатым имуществом, а тем паче жизнями; к тому же их было немного. Основная угроза Поднебесной исходила с севера, где обитали злобные хунны, [50] народ многочисленный, воинственный и жадный до чужого добра. Близость с хуннами тревожила черноголовых, и Ши-хуан решил оградить народ от этой угрозы.
50
Уместно заметить, что «хунну» в переводе с китайского звучит как «злой невольник». Самоназвание хуннов — сюнну.
Когда он объявил о своем намерении, поначалу это едва ли кого-то встревожило. На то Ши-хуан и повелитель Поднебесной, чтобы его замыслы были грандиозны. Забеспокоился лишь Ли Сы, когда император позже поведал, какой он видит новую стену. Эта стена должна была протянуться не на сотни, а на десять тысяч ли, и высота ее должна была равняться двадцати шагам, а ширина быть таковой, чтобы по верху стены могли разъехаться две четырехконные колесницы.
Ли Сы был человеком практичным, он немедленно сообразил, каким тяжким бременем ляжет эта затея на Поднебесную, еще не оправившуюся от кровавых раздоров. В то время Ли Сы не был первым лицом в государстве, но влиянием обладал немалым, ибо благодаря именно его советам Цинь поглотило враждебные царства, а Ши-хуан стал могущественнейшим и единственным из владык. Потому-то Л и Сы, не будучи ни лехоу, ни луньхоу, имел право в любой миг являться к императору. И он воспользовался своим правом.
Облачившись в парадные одежды, достойные светлого взора солнцеликого, Ли Сы поспешил во дворец. В то время императорская резиденция находилась уже в новом дворце — Юньяне, воздвигнутом по повелению Ши-хуана в горах поблизости от столицы. Этот дворец был величественнее предыдущего, а, главное, в него можно было попасть по одной-единственной дороге, перекрытой постами ланчжунов.
После постыдного приключения в ночном Сяньяне Ши-хуан стал еще более подозрительным, опасаясь новых покушений на свою жизнь. Он почти не появлялся в столице, переселившись в отрезанный заставами горный замок. Он окружил себя многочисленной стражей. Он не любил оставаться один и всюду появлялся в сопровождении евнухов, наибольшим влиянием из которых пользовался Чжао Гао. Император не принимал ни единого решения без одобрения расчетливого кастрата. Потому-то Ли Сы и отвесил кастрату поклон, по почтительности своей достойный разве что императора.