Император Юлиан
Шрифт:
– А что, кто-нибудь видел, как ястребиху оплодотворяет ветер?
– с озорной улыбкой спросила Макрина.
– Полагаю, кто-то, наверно, видел.
– От раздражения круглые глаза Григория еще больше округлились.
– Но как это можно видеть, если ветер невидим? Как узнать, оплодотворил ли ветер птицу, а если да, то какой именно?
– Вот упрямая!
– бросил мне раздосадованный Григорий.
– Кроме того, будь это неправдой, Аристотель не написал бы об этом и нам бы сегодня не пришлось спорить, истинно это или нет.
– По-моему, это не вполне логично, - задумчиво
– Когда-нибудь ее отдадут под суд за безбожие.
– Григорий попытался обратить свой проигрыш в шутку, но ему это не удалось. Макрина рассмеялась - какой это был приятный, тихий, незлобивый смех!
– Ну ладно. Самка ястреба откладывает яйца, будучи девственницей, согласна. Но при чем тут рождение Христа? Мария была женщиной, а не птицей, а у женщин зачатие происходит только одним способом. Не понимаю, что такого сокрушительного в ответе Василия кинику: то, что истинно для самки ястреба, не обязательно истинно в отношении Марии.
– Василий, - строго проговорил Григорий, - отвечал на довод киника, состоявший в том, что абсолютно все живые существа рождаются на свет от совокупления самца и самки. Ну, а если хотя бы одно живое существо рождается иным путем, - а именно это и имел в виду Василий, - тогда, может быть, и другие…
– Но разве "может быть" - это довод? Может быть, у меня сейчас вырастут крылья и я полечу в Рим (как бы мне этого хотелось!), но я не могу, а потому и не делаю этого.
– Людей с крыльями никогда не существовало, тогда как…
– А как же Дедал с Икаром?
– храбро кинулась в бой Макрина, и спасло нас лишь появление Василия. Лицо Григория потемнело от злости, а девушка была сама не своя от удовольствия.
– Мы с Василием дружески поздоровались. Со времен нашей ранней юности он сильно изменился и стал красивым мужчиной, высоким и худощавым; в отличие от Григория, его волосы были коротко острижены.
– Постригся под епископа?
– пошутил я. Василий дружелюбно улыбнулся и тихо ответил цитатой из Назарея: "Да минет меня чаша сия", однако, в отличие от плотника, он говорил искренне. Сегодня он живет именно так, как хотелось бы жить мне, - уединенно, избегая соблазнов, вся его жизнь посвящена книгам и молитве. Несмотря на веру, Василий вызывает у меня искреннее восхищение.
Услышав, что Василий назвал меня Юлианом, Макрина вдруг спросила:
– Кажется, в Афины должен прибыть двоюродный брат императора? Его тоже зовут Юлианом.
Василий удивленно взглянул на Григория, но тот знаком показал ему, что нужно держать язык за зубами.
– А ты знаешь принцепса Юлиана?
– спросила меня Макрина.
– Знаю, но не очень хорошо, - кивнул я, повторив знаменитое изречение Солона.
Макрина тоже кивнула:
– Ну конечно, как же иначе? Ты жил вместе с ним в Пергаме. Близнецы часто его вспоминают.
Слова Макрины меня и смутили, и позабавили. Я никогда не подслушивал чужих разговоров, даже в детстве, и не потому, что считаю это постыдным, а просто оттого, что не желаю знать, что обо мне думают или, точнее, говорят - а это далеко не одно и то же. Все, что обо мне можно сказать плохого, я могу представить себе и сам, ибо люди таковы, какими другие их себе представляют.
Итак, меня смутило не столько то, что Макрина могла обо мне сказать, сколько то, что мне предстояло узнать о Василии и Григории. Меня бы нисколько не удивило, если бы оказалось, что они обо мне невысокого мнения. Образованные юноши, вышедшие из низов общества, обычно смотрят на ученые потуги принцепсов с явным пренебрежением. На их месте я поступал бы точно так же.
Реакция моих пергамских приятелей на слова Макрины была неодинаковой. Григорий проявил чрезвычайное беспокойство, лицо же Василия осталось непроницаемым.
Я попытался сменить тему и спросил, когда можно прийти к ее дяде, но она не отреагировала.
– Знакомство с Юлианом - их главный конек, - продолжала она.
– Они готовы говорить о нем часами, главная тема их споров - насколько велики его шансы стать императором. Григорий убежден, что Юлиану это удастся, а Василий - что Констанций с ним разделается.
Хотя Василий уже понял, к чему клонит Макрина, он ничуть не испугался:
– Макрина, а ты уверена, что он не тайный осведомитель на службе у императора?
– Но ты же с ним знаком.
– Мало ли с кем мы бываем знакомы? Среди наших знакомых есть преступники, идолопоклонники, посланцы Сатаны…
– Где это видано, чтобы у осведомителя была такая бородка? Кроме того, какое мне дело? Я, во всяком случае, ничего не замышляю против государя.
– Сверкая черными глазами, она повернулась ко мне.
– Если ты и в самом деле осведомитель, запомни это хорошенько, ладно? Я боготворю нашего императора. Мне без него свет не мил. Всякий раз, когда я вижу этот божественный лик, запечатленный в мраморе, мне хочется разрыдаться и воскликнуть: совершенство, имя тебе - Констанций!
– Тс-с!
– зашипел на нее Григорий, не будучи уверен, хорошо ли я отнесусь к насмешкам над своим двоюродным братом. Меня они позабавили, но стало не по себе. По правде говоря, я не исключал, что Григорий, Василий или даже сама Макрина служат в тайной полиции; в таком случае того, что наговорила Макрина, хватило бы с избытком, чтобы отправить нас всех на плаху. Трудно себе представить более печальную судьбу: погибнуть из-за шутки!
– Не будь бабой, Григорий!
– Макрина вновь обернулась ко мне.
– Ума не приложу, почему эти двое так не любят Юлиана, особенно Григорий. По-моему, он просто придирается, правда ведь, Григорий?
– От ужаса лицо у Григория стало землисто-серым.
– По их мнению, Юлиан - поверхностный дилетант. Они говорят, его любовь к знаниям - сплошное притворство. Василий, тот даже считает, что истинное призвание Юлиана - военное искусство, если, конечно, его оставят в живых, но, по мнению Григория, Юлиан чересчур легкомыслен даже для этого занятия. Тем не менее Григорий страстно желает, чтобы Юлиан стал императором. Он хочет быть его фаворитом. Как они оба погрязли в мирской суете, правда?