Императорские фиалки
Шрифт:
— За участие в жижковском рабочем митинге, — продолжал Гафнер, — а главное, за отказ назвать выступавшего там товарища, которого он вырвал из рук полицейского, пытавшегося его арестовать, Пецольд был присужден к десяти годам строгого заключения, но отсидел только три года. В феврале семьдесят первого года, когда была объявлена амнистия политическим заключенным, его выпустили. И между прочим, меня тоже.
— А какова судьба того бывшего офицера, который спас жизнь пану Новотному? — спросила жена тайного советника Страки. — Его тоже освободили?
— Да, и его тоже.
— Я очень рада, что пана
— Конечно, обрадовался. Помнится, даже плакал от радости. Но радость его длилась недолго. Это произошло в феврале, стояли холода, а господа вряд ли представляют себе, как тяжела нужда именно в такое время. Он застал семью в ужасном положении; легко себе представить, как могли жить пять человек на заработок больной женщины и мальчика, которому еще десяти лет не было. Пецольд часто рассказывал мне о жизни, из которой его вырвал арест, как о райском блаженстве, а три года, проведенные в тюрьме, вероятно, еще приукрасили его воспоминания.
— Да, так бывает, — рассудительно подтвердила Мария. — Это и есть действительность, о которой папенька говорит в своем труде «Grundlage zur Philosopie der Individualit"at». Вам следовало бы прочесть эту книгу, господа.
Мария, Мария, ты сегодня слишком много болтала, слишком часто вмешивалась в разговор, теперь помолчи, когда говорят взрослые, — остановила ее Лаура.
— Судя по отдельным намекам, которые он при всей своей неразговорчивости обронил в течение трех лет нашего заключения, его жена была очень красива или казалась ему красивой. А выйдя из тюрьмы, он нашел старуху. Дети в рубище, домик разваливается. Зима была холодная, надо было что-нибудь предпринять, немедленно. И Пецольд отправился к Новотному с просьбой снова взять его на работу.
«Да, он просил меня принять его, — думал Недобыл. — Как будто я единственный предприниматель на свете, а моя фирма — благотворительное учреждение, ночлежка, приют для людей, попавших в беду по собственной глупости».
— Этого не следовало делать, — сказал тайный советник Страка. — Новотный, конечно, указал ему на дверь.
— Да, конечно, Новотный указал ему на дверь, — подтвердил Гафнер.
«На дверь я ему не указывал хотя бы потому, что мы разговаривали во дворе, на Сеноважной площади, — думал Недобыл. — Вы же знаете, сказал я ему, сейчас зима, у меня даже своим людям делать нечего. И вопрос был исчерпан. Он еще попросил извинить за беспокойство и ушел. Кто мог подумать, что он сразу после этого взбеленится и начнет вытворять такое!»
— Нетрудно догадаться, что с Новотным он разговаривал вежливо, даже подобострастно, — продолжал Гафнер, словно читая мысли Недобыла. — Так уж был воспитан, в почтении к господам. За три года, проведенные нами вместе, он не мог преодолеть некоторой робости передо мной, несмотря на то что я был таким же несчастным, как он, — все видел во мне господина. У него были длинные, унылые усы и вытянутое печальное лицо, лишь редко выражавшее его мысли и чувства; впрочем, его мысли всегда были печальными, а чувства горькими. Я отчетливо представляю, как он, стоя перед Новотным, мял в руках свою старую шапку с твердым сломанным козырьком.
«Да, мял, — мысленно подтвердил Недобыл, — а с усов свисали ледяные сосульки».
— Он
— Этого не может быть, — вмешалась Мария. — На голове нет жира.
— Очевидно, может быть, — ответил Гафнер. — Но, выйдя на улицу…
«Это было на площади, на Сеноважной площади», — думал Недобыл.
…или, вернее, на площадь, — поправился Гафнер, — этот тихий человек пришел в ярость. Вероятно, обезумел от отчаяния, горя, ненависти, просто…
— …раскрыл нож, вернулся и заколол Новотного, — перебила Мария.
— Нет, ничего подобного он не сделал, — возразил Гафнер.
— Жаль, — сказала Мария, — а по-моему, так и надо бы такому злому человеку, как этот Новотный. Ну, что же он сделал? Поджег его дом?
— Нет, нечто гораздо более невинное. Но при его мягком характере даже этот невинный поступок поразителен. По воле случая перед домом Новотного мостили тротуар; если бы не это, может, ничего бы и не случилось. Но тут Пецольд с нечленораздельными, яростными возгласами подбежал к груде булыжников и стал один за другим швырять их в окна Новотного. Не успели люди опомниться, как он выбил все окна фасада. Сбежались мостильщики, возчики, они пытались его удержать, но он сопротивлялся с чудовищной силой, а когда подоспевший патруль надел ему наручники, он пинал патрульных и кусался. Но потом сразу сник и покорно пошел с ними.
— Как замечательно рассказывает пан журналист! — заметила тайная советница Стракова, когда Гафнер умолк. — Я прямо вижу этого человека, как в театре.
— Это его профессия, он должен уметь увлекательно рассказывать, на то он газетчик, — сказал тайный советник Страка.
Гафнер некоторое время молчал, а потом заговорил снова:
— Увлекательная история закончена. Когда Пецольда перевели в Новоместскую тюрьму, я пришел к нему сообщить, что нашел для него хорошего адвоката, который надеялся выручить Пецольда, доказав, что он действовал в припадке помешательства.
— Ну, это не так-то просто, — возразил доктор прав Гелебрант. — Не будь у этого человека судимости, такой путь сулил бы известную надежду на успех. Но я поступил бы иначе. Надо было убедительно доказать, что Новотный — человек жестокий, беспощадный. А еще лучше, что, пока семья Пецольда жила в его доме, он обольщал его жену, покушался на ее честь. Это было бы для Пецольда замечательным смягчающим вину обстоятельством. Не насильник ли этот Новотный? А может, развратник или пьяница?
— Наверное, пьяница, — решила Мария Шенфельд. — Я представляю себе его каким-то… как это сказать? Ein Unget"um.
— Чудовищем, — подсказала тайная советница Стракова.
— Все это обсуждать не стоит, — ответил Гафнер. — Выяснилось, что Пецольд ни в каком защитнике не нуждается.
— Его освободили? — оживленно спросила Гана.
— Нет, он повесился.
Столь неожиданное завершение истории Пецольда произвело на всех огромное впечатление. Раздались испуганные, сочувственные возгласы. Мария тихонько плакала, а тайная советница Стракова вынула из сумочки кружевной платочек и, слегка притрагиваясь к мокрым глазам, растроганно прошептала: