Императрица
Шрифт:
Императрица поднялась с постели и потребовала немедленно ее одеть. Женщины быстро надели на нее халаты, и вместе с евнухами она пошла из дворца в самый отдаленный двор и там забралась на пионовую гору, откуда можно было смотреть вниз на город. Дым висел густой завесой, пронзаемой языками пламени. Вскоре ужасная вонь горящей плоти распространилась в воздухе. Закрывшись платком, императрица осведомилась, что это был за запах. Ли Ляньинь сказал ей, что боксеры жгли французскую церковь, а внутри были сотни христиан-китайцев — мужчин, женщин и детей.
—
— Ваше величество, — сказал Ли Ляньинь, — утешьтесь. Иностранцы первыми стреляли в толпу, и отважные боксеры только отомстили.
— Увы, — сокрушалась она, — канон истории учит нас, что, когда в Императорском городе бушует пламя, оно поглощает одинаково и простую гальку, и драгоценный нефрит.
Она не могла больше смотреть. Мрачно размышляя весь день над тем, что увидела, в то время как воздух все больше наполнялся запахом смерти, она приказала евнуху перенести ее вещи и книги во Дворец мирного долголетия, где она не будет видеть и слышать того, что происходило в городе, где воздух был чист и стояла тишина.
— Ваше величество, — призывали они, — если вы не хотите все потерять, то должны использовать волшебные силы боксеров. Иностранные солдаты заполняют улицы подобно водам наводнения, врывающимся в городские ворота.
— Теперь же, теперь, ваше высочество, без промедления…
— Ваше величество, ваше величество…
Они кричали перед ней. Она разглядывала одно за другим их лица в маленькой тронной комнате: Ган Ни, принц Дуань, Юань Шикай и высочайшие принцы и министры. Они в спешке примчались на ее вызов и стояли перед ней в смятении. Не было времени опускаться на колени и церемониться.
По ее правую руку на низком резном стуле сидел император, голова его была склонена, лицо бледно, длинные тонкие руки вяло сложены на коленях.
— Сын неба, — спросила она, — следует ли нам использовать полчища боксеров против наших врагов?
Если он скажет «да», то разве не ляжет вина на него?
— Как вы пожелаете, Священная мать, — сказал он и не поднял головы.
Она поглядела на Жун Лу. Он стоял обособленно, с опущенной головой.
— Ваше величество, ваше величество, — кричали голоса вокруг нее, сердитые голоса мужчин, отдававшиеся эхом в расписных балках высокого потолка.
Она подняла руки, приказывая замолчать в сумерках этого раннего утреннего часа. Она ничего не ела и не спала, пока в городе бушевало пламя, а иностранные солдаты входили в ворота — нет, не в одни ворота; они сходились с четырех сторон света на ее город. Что оставалось, кроме войны?
— Час пришел, — закричала она. — Мы должны уничтожить иностранцев в их посольствах! — громко продолжала она вовнезапной тишине. — Ни единого камня не должно остаться на камне, ни единому человеку не должно быть дозволено жить!
Снова последовало молчание. Она нарушила свое
— Ваше величество, — вскричал он, и по его щекам покатились слезы, — ваше величество, иностранцы действительно наши враги, хотя им следует винить только себя за свою гибель, однако я заклинаю вас подумать о том, что вы делаете. Если мы разрушим эти несколько зданий, уничтожим эту горстку иностранцев, то их правительства гневно осудят нас, их армии, их флоты пронесутся по землям и по морям и нападут на нас. Наши гробницы Предков будут обращены в пыль, изваяния богов и алтари народа будут стерты с лица земли!
Сердце ее задрожало, кровь похолодела в венах. Но она скрыла свой страх. Она никогда не показывала свой страх, и эта старая привычка не подвела ее, хотя нынешний страх был чудовищен, страшнее отчаяния. Ее прекрасное лицо не изменилось, и веки не дрогнули.
— Я не могу удержать народ, — заявила она. — Они обезумели и желают мести. Если они не разорвут наших врагов, то они разорвут меня. У меня нет выбора. А что до вас, Верховный советник, то, если у вас нет лучшего совета, чем этот, чтобы нас им пожаловать, тогда оставьте нас. Вы освобождаетесь от дальнейшего присутствия.
Немедленно Жун Лу поднялся, слезы высохли на его щеках, и без единого слова или жеста он удалился.
Когда он ушел, советник Ци Сю вынул из высокого бархатного сапога сложенную бумагу, медленно развернул ее, с большим достоинством приблизился к трону и, встав на колени, протянул императрице.
— Ваше величество, — сказал он, — я позволяю себе предложить указ. Если мне дается такое позволение, то я зачитаю его вслух.
— Сделайте это, — приказала императрица. Ее губы были жестки и холодны, но она сидела торжественно.
Он принялся читать, и все услышали, что он написал. Это был указ о войне против иностранцев, который, в том случае если одобрит, императрица должна будет подписать и скрепить императорской печатью. Он дочитал до конца, а все слушали, и тишина была такой глубокой, что его голос отдавался под крышей. Когда он закончил, все замерли в ожидании ее воли.
— Отличный указ, — сказала императрица спокойно и холодно, — пусть его разошлют как декрет Трона.
Все выражали свое одобрение, не громко, а тихим торжественным тоном, а Ци Сю сложил бумагу и снова спрятал ее в бархатный сапог и, сделав поклон, отступил обратно на свое место.
Наступил рассвет, обычный час для общей аудиенции, преддверием которой было это собрание. Вперед вышел Ли Ляньинь и протянул ей руку. Императрица положила свою правую руку на его плечо, ступила вниз с трона и взошла в паланкин, который ждал на террасе. Отсюда ее отнесли во дворец, чтобы выпить чаю и съесть несколько цукатов. Вскоре она снова взошла в паланкин и направилась в Зал прилежного правления. Там ее ждалимператор в собственном паланкине, и когда она появилась, он первым вышел приветствовать ее, встав на колени: