Императрица

Бак Перл С.

Императрица по-прежнему не знала, что предпринять. К кому, спрашивала она у безмолвных Небес, могла она обратиться? Дерзкие доклады осыпали ее упреками.

Опять проходили дни. Внутри посольств иностранцы заперлись как в крепости. Она слышала, что иностранцы голодали, и в тревоге за них послала им еды, однако посольства не приняли помощь, испугавшись, что еда отравлена. Она слышала, что их дети болели и мучились лихорадкой из-за недостатка воды, но когда она отправила в посольства бочки с чистой водой, они также были возвращены.

На пятнадцатый день шестого лунного

месяца от руки Небес был получен последний удар. Перед воротами одного из дворцов боксеры убили сотни китайцев-христиан, и императрица, услышав, как невинные умирали, приложила руки к ушам и задрожала.

— Если бы только христиане отреклись, — простонала она, — тогда меня не принуждали бы к этой зловещей войне.

Но христиане не отрекались, и это еще больше разъярило боксеров. Как-то утром императрица пила свой утренний чай. Солнце еще не светило в полную силу, и роса на лилиях была прохладной. Помня о смятении и бесчинствах в городе, она была благодарна Небу за мгновения, подобные этим. Внезапно она услышала громкие крики и топот ног на внешних террасах. Она поднялась и поспешила к воротам своего дворца и увидела там полчище шумных пьяных людей с красными лицами и обнаженными палашами. Во главе их, наполовину испуганного, наполовину похваляющегося, она увидела принца Дуаня.

Заметив императрицу, он хлопнул в ладоши и сделал толпе знак замолчать. Затем заносчиво обратился к императрице:

— Ваше величество! Я не могу сдержать этих истинных патриотов. Они услышали, что вы даете убежище этим ученикам дьявола, обращенным в христианство. Больше того, им сказали, что сам император — христианин. Я не могу взять на себя ответственность, ваше величество…

Императрица все еще держала в руках нефритовую чашку с чаем; подняв ее высоко над головой, она в ярости разбила ее о камень. Ее огромные глаза горели холодным огнем.

— Ты, предатель! Выйди вперед! — Так она приказала принцу Дуаню. — Как ты смеешь приходить сюда рано утром, когда я пью чай, и устраивать здесь беспорядок? Ты что, возомнил себя императором? Как осмеливаешься ты вести себя столь дерзко и безрассудно? Твоя голова сидит у тебя на плечах не более прочно, чем голова любого простолюдина! Здесь правлю я одна! Ты что, думаешь, что можешь приблизиться к трону Дракона, если я не заговорю?

— Ваше высочество, ваше высочество, — запинался принц Дуань.

Но она не захотела умерить свой гнев:

— Ты думаешь, что раз времена смутные, то ты можешь приходить сюда и устраивать бунт? Иди обратно на свое место! В течение года ты не будешь получать жалованья. А что до этих бродяг, этих мусорщиков, то я прикажу их обезглавить!

Такова была сила ее духа, жесткая звонкость голоса, красота, которой она все еще обладала, что даже эти бандиты были подавлены и один за другим ушли прочь. Затем она послала приказ, чтобы действительно эти люди были обезглавлены, а их головы вывешены на городских воротах, поскольку они осмелились появиться перед ней, не имея на то разрешения.

В этот же самый день пришла недобрая весть из Тяньцзиня, что иностранные солдаты захватили город и теперь шли на столицу, чтобы спасти своих соотечественников.

Императорская армия отступала.

На десятый день седьмого месяца лунного года, в ответ на свои ежедневные молитвы любимой богине, императрица получила известие, что Жун Лу очнулся от оцепенения. Она возвратилась в храм, чтобы поблагодарить богиню, а затем послала Жун Лу корзины особых кушаний, чтобы он восстанавливал силы. Тем не менее только через четыре дня его смогли принести к ней в паланкине, и когда она увидела его бледность и слабость, то закричала, что ему не нужно было вставать. Сойдя по двум ступенькам с трона, она села подле него на стуле.

— Где ты был, родич? — спросила она его нежным голосом. — Твое тело лежало безжизненно на постели, а твой ум и душа блуждали далеко.

— Где бы я ни был, теперь я не могу вспомнить. — Его голос прозвучал слабо. — Но я вернулся, чьей волей, я не знаю, если только не твои молитвы привели меня обратно.

— Это мои молитвы, — сказала она, — ибо я была очень и очень одинока. Скажи мне, что я должна делать. Знаешь ли ты, что в городе бушует война и что Тяньцзинь пал? Враг приближается к городу…

— Я все знаю, — сказал он. — Времени нет. Хорошенько прислушайся к моим словам. Ты должна схватить принца Дуаня, которого иностранцы винят во всем, и дать приказ его обезглавить. Это докажет твою невиновность и твое стремление к миру.

— Что… и уступить врагу? — закричала она в возмущении. — Обезглавить принца Дуаня — дело невеликое, но уступить врагу — нет, это слишком, этого я не смогу! Смысл всей моей жизни обращается в прах.

Услышав ее, он застонал:

— О, упрямая женщина! Когда же ты поймешь, что не в силах остановить наступление нового?

Он знаком приказал носильщикам паланкина унести его обратно, и, терзаясь умом и сердцем, императрица не попросила его остаться.

День спешил сменить день, а она цеплялась за каждый уходящий час, пытаясь верить, что волшебные силы боксеров не были обманом. Город наполовину обратился в пепелище, а иностранцы в посольствах все еще отказывались сдаваться. Это могло означать лишь то, что они надеялись на подкрепление, которое приближалось. Императрица постоянно вызывала принцев и министров на аудиенцию. На эти аудиенции являлся и Жун Лу. Заставляя себя через силу, он поднимался с паланкина и занимал свое место. Но он не мог дать иного совета, кроме того, что дал раньше. А принцы и министры хранили молчание, их лица были бледными, в морщинах от страха и усталости.

В этом безмолвии принц Дуань опять говорил громко и много похвалялся, заявляя, что боксеры подготовили свои тайные заклинания, и когда иностранные войска достигнут рва, окружающего стены города, то не смогут его пересечь: они упадут в воду и утонут.

На это Жун Лу закричал неожиданно сильным голосом:

— Боксеры — это не более чем пушок чертополоха, и когда иностранные враги приблизятся, они улетят как пушок!

Его слова сбылись. Однажды днем герцог Лань ворвался в библиотеку, где императрица читала книги, в которых лишь одних она черпала утешение, и закричал, без приветствия и ' преклонения колен: