Императрица

Бак Перл С.

— Где мой сын? — спросила она, казалось, без гнева, если не считать серебряной холодности ее голоса.

— Ваше высочество, я не осмеливаюсь… — заикнулся он и замолк.

— Не осмеливаешься принести мне его ответ? — поинтересовалась Цыси.

— Ваше высочество, он приказал сказать, что чувствует себя неважно, — голос евнуха приглушили ладони, которыми он закрыл лицо.

— А он действительно чувствует себя плохо? — спросила императрица. Ее голос казался спокойным и беззаботным.

— Высочайшая… Высочайшая…

— Это неправда, —

сказала она.

Императрица встала — сама сдержанность и изящество.

— Если он не хочет идти ко мне, то я должна пойти к нему, — сказала она и пошла прочь так быстро, что евнуху пришлось поскорее вскочить с колен, чтобы последовать за ней.

Она не обращала на него внимания, не оборачивалась, и поскольку она приказала фрейлинам оставить ее, то никто, кроме главного евнуха и младших евнухов, стоявших на постах в павильоне, коридоре и у ворот, не знал, что она ушла. Однако никто из них не посмел двинуться с места, хотя всякий поворачивался, когда она проходила, и переглядывался с другими.

Мать императрица шла, словно неслась на крыльях, взгляд устремлен вперед, черные глаза горят на бледном лице. А за ней поспешал Ли Ляньинь, не осмеливавшийся остановиться, чтобы объяснить кому-либо, в чем дело, поскольку даже его длинные шаги не позволяли ему задержаться, дабы не отстать от быстрой фигуры в императорских одеждах голубого и золотого цветов.

Цыси пошла прямо во дворец императора. Достигнув великолепного дворца, она поднялась по мраморным ступеням на мраморную террасу. Двери были закрыты, но через створки струился свет, и она заглянула. Там сидел ее сын, развалившись в огромном мягком кресле, и над ним склонялась Алутэ. Молодая супруга держала гроздь вишен перед губами императора, ранних вишен, что пришли с юга, таких, какие он обожал, а он тянулся к ним, откинув голову назад и смеясь так, как Мать императрица никогда не слышала. Вокруг стояли евнухи и фрейлины молодой императрицы, и все смеялись словно дети.

Рывком она распахнула дверь и встала в проеме, светясь как богиня на фоне темной ночи. Свет тысячи свечей падал на ее сверкающие одежды и головной убор и на прекрасное яростное лицо. Ее огромные удлиненные глаза, ярко горящие, обвели взглядом всех, пока не остановились на сыне и Алутэ.

— Сын мой, я слышала, что ты болен, — произнесла Цыси нежным и жестоким голосом, — я пришла проведать тебя.

Он вскочил на ноги, а Алутэ застыла как статуя, и вишни все еще висели у нее в руке.

— Я вижу, что ты действительно очень болен, — продолжала Мать императрица, не отводя глаз от лица сына, — я прикажу придворным врачам немедленно о тебе позаботиться.

Он не мог вымолвить ни слова, взгляд его остановился, глаза были мутными от страха, а рот открыт.

— А ты, Алутэ, — сказала Мать императрица, и каждое ее слово было холодным и прозрачным, как сосулька, — я удивляюсь, как ты не подумаешь о здоровье своего повелителя.

Ему не следует есть свежие фрукты, если он болен. Ты слишком беззаботно

относишься к своим обязанностям в отношении Сына неба. Я позабочусь, чтобы ты была наказана.

Император закрыл рот и перевел дух.

— Мама, — пробормотал он, — умоляю тебя, Алутэ ни в чем не виновата, я правда устал, аудиенция длилась весь день…почти. Я действительно плохо себя чувствовал.

Императрица вновь одарила его страшным взглядом, почувствовав жар в своих собственных глазах, и сделала три шага вперед.

— На колени, — закричала она. — Ты думаешь, что если ты император, то ты не мой сын?

Все это время Алутэ не двигалась. Она стояла прямая и высокая с гордым лицом и взглядом. Бросив в сторону вишни, она схватила императора за руку.

— Нет, — вскрикнула Алутэ тихим, но твердым голосом. — Нет, ты не должен вставать на колени.

Мать императрица сделала еще два шага. Она выбросила вперед правую руку, указывая пальцем на пол.

— На колени! — приказала она.

Долгие мгновения молодой император колебался. Затем высвободил свою руку из руки Алутэ.

— Это мой долг, — сказал он и упал на колени.

Мать императрица уставила на него взгляд, и вновь повисло страшное молчание. Ее рука медленно опустилась.

— Хорошо, что ты вспомнил о долге по отношению к старшему. Даже император не более чем ребенок перед своей матерью, пока она жива.

Цыси снова подняла руку и сурово взглянула на евнухов и фрейлин.

— Прочь отсюда все, — закричала она, — оставьте меня наедине с сыном.

Один за другим они уползли, пока не осталась одна Алутэ.

— И ты тоже, — велела Мать императрица непреклонно.

Алутэ колебалась, но затем со скорбным видом ушла, и ноги ее ступали беззвучно в атласных туфлях.

Когда все ушли, Мать императрица изменилась столь же внезапно, как весенний день. Она улыбнулась, подошла к сыну и провела гладкой надушенной рукой по его щеке.

— Вставай, сын мой, — мягко сказала она, — давай сядем и вместе порассуждаем.

Сама она заняла императорский трон, а сын сел на более низкий стул Алутэ. Он дрожал, Цыси видела его трясущиеся губы и нервные руки.

— Даже во дворце должен быть порядок, — сказала императрица, и голос ее звучал спокойно и дружески. — Мне было необходимо восстановить порядок в отношениях между поколениями в присутствии евнухов и супруги. Для меня она всего лишь жена моего сына.

Он не ответил, но язык его украдкой скользнул между зубов, чтобы смочить сухие губы.

— А теперь, сын мой, — продолжала она, — мне сказали, что ты собираешься тайно пойти против моей воли. Верно ли, что ты будешь принимать иностранных послов без должных знаков почтения?

Он собрал всю свою гордость.

— Мне так советуют, — сказал он, — даже мой дядя принц Гун.

— И ты сделаешь это? — спросила императрица.

— Кто же лучше его мог уловить в ее прекрасном голосе острую грань между холодностью и опасностью?