Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
Шрифт:
– Особый режим ввели шестнадцать дней назад. Аэропорт Святого Константина и вокзалы закрыты, сообщение только морем. Досмотры, карантин. Много приходит ложных сообщений об угрозе цесаревичу. Тем не менее за две недели в городе обнаружены семь турецких агентов, арестованы двенадцать членов тайного общества анархистов. Представляете, горничная в гостинице «Москва», где остановился царский двор, пыталась пронести на кухню стрихнин в чулке.
Маленький человечек в черном монашьем одеянии утер пот со лба. Кто он такой, отстраненно подумал Фогт. Агент охранки? Контрразведчик?
– Что
– Вчера утром прибыла делегация из Советской Германии. Три человека. Министр иностранных дел и два партийных чина. Насчет министра можно быть покойным – он занят официозом, но двое других…
– Они не станут делать грязную работу руками дипломатов, – сказала Полина.
– Для них это не грязная работа, барышня! Это священная борьба. Их воспитывают так – умри героем.
Агент в рясе снова терпеливо обтер платочком лоб и заговорил о прибывших немцах. К сожалению, мы располагаем только информацией из газет и радиопередач. Конрад Миллер, шестьдесят пять лет, старый революционер, из рабочих дока в Киле, партийный функционер и фигура скорее номинальная. Хельмут Хесслер, народный трибун Баварии, тридцать девять лет, партийный активист, предположительно связан с тайной полицией, подробности биографии неизвестны. Очень агрессивен, вспыльчив, уже два раза ввязывался в конфликты здесь, в Константинополе.
– Однако наибольшие подозрения вызвал третий, – агент положил на стол фотографию, – знакомьтесь, Конрад Нойер, – помощник секретаря ЦК по международным вопросам. Тридцать два года, из новой волны. Характер общительный, мягкий. Закончил Высшую школу международных отношений имени Розы Люксембург, работал в политическом управлении МИДа, два года был посланником в Финляндии, в составе группы разработки каналов. Наши люди помнят его там. Возможно, занимался организацией террора в отношении финских политиков, выступающих за возвращение страны под русский протекторат…
– … а возможно, закупками леса для ССДРЕ, – покачал головой Фогт. – Я ставлю на Хесслера.
– У нас в России есть хорошая поговорка: в тихом омуте черти водятся, – улыбнулась женщина.
– У вас в России, – Фогт не улыбнулся в ответ, – царям всегда приходилось больше бояться доморощенных террористов, а не иностранных убийц.
– Сегодня ночью, – многозначительно понизил голос агент, – Нойер встречался со своим финским связным, Тимом Мякеля. Неизвестно, о чем они там беседовали, но утром Мякеля снял номер в отеле «Савой» на имя Джеральда Беккета, британского подданного. Отель находится напротив гостиницы «Москва». В опочивальню будущего императора он, конечно, заглянуть не сможет, но выход из гостиницы у него из окна как на ладони.
Клим Григорьев спустился на залитую солнцем улицу купить жареных каштанов. Очень ему нравились здесь, на юге, каштаны – крупные, нажористые, как картошка. В его родном Царевококшайске съедобные каштаны не росли; в Петрограде и Вятке, где ему приходилось жить, тоже. Он надвинул на лоб засаленный картуз, проводил взглядом грохочущую болгарскую арбу с дынями, в два ловких прыжка пересек мощенную булыжником улицу и оказался на базаре. Руки в брюки, вальяжно пошел по рядам, ощупывая масляным взглядом дородных, разодетых торговок.
– Каштанчик
– Двугривенный за куль, солдатик.
– Жадно, жадно, – ухмыльнулся Клим, открывая ровный ряд коричневых, с дыркой, зубов.
Сторговались на пятнадцати копейках. Григорьев прижал красной мозолистою ладонью газетный кулек с каштанами и вернулся в квартиру. Здесь было сумрачно и пахло прелью. Он постоял в прихожей, разглядывая помятое отражение в зеркале. Открыл рот, потрогал пальцем дырку между зубами, сплюнул на стену. Не красавец, но сойдет.
– Вы же-ертвою па-али в борьбе ро… ковой, – угрюмо промычал Григорьев.
Сел на табурет у окна и принялся грызть каштаны, бросая кожуру под ноги. Пилипчук с осуждением смотрел на него из угла комнаты выкаченными белыми глазами. Раскрытый окоченевший рот его напоминал букву «о». За стеной возилась, жалобно пискала крыса. Григорьев нашел взглядом бабешку в красной шали, что продала ему каштаны, мысленно раздел ее, ухмыляясь.
– Вы отда-а-али всё, что могли за… хрух-хрух, него… за жизнь его, честь…
От Пилипчука начинало попахивать, но это уже не имело значения. Коронация начнется сегодня в шесть вечера (он бросил взгляд на ходики: была половина первого), а там – кто знает, куда нелегкая вынесет.
– …и свобо-о-о-ду… хрух…
Пилипчук предлагал собрать адскую машину и подорвать ее в толпе, когда царь будет проезжать мимо. Они добрались до Синопа от Батуми на рыбацкой шхуне, а затем на перекладных – до Константинополя. Уже за месяц до коронации они были на месте – и такое долгое ожидание плохо сказалось на Пилипчуке. Он всё больше пил, затем у него сдали нервы. Два дня назад он стал надрывно кричать что-то о бесах, дьяволе и преисподней – и Клим вынужден был успокоить друга в своих ласковых медвежьих объятиях. Когда он нежно – возможно, слишком нежно – сжимал шею Пилипчука, раздался тихий щелчок, и окутанный облаком водочных паров товарищ осел в углу, тихий и просветлевший. В его глазах, что вскоре покроются белой пленкой, застыли благодарность и удивление.
– Вы же-е-ертва-а-аю па… ли, – снова завел Григорьев.
Он знал только первый куплет.
Обрезки проводов недоделанной адской машины поблескивали под изголовьем турецкой тахты. Григорьев отогнул край отставших обоев и выудил плотный, многослойный сверток в маслянистых пятнах. Аккуратно, заботливо разложил на столе восемь липких цилиндров желто-бурого цвета. Адскую машину без Пилипчука не собрать, придется сварганить бомбу по старинке.
– Вы отда-а-али всё, м-м-м, – скривившись от резкого химического запаха, он принялся укладывать бруски в штабель, затем плотно обмотал их бикфордовым снурком.
Примерил за пазухой… под его бесформенным пиджаком никто не заметит, ага.
Краем глаза он заметил движение в углу и хмуро посмотрел на круглый окоченевший рот Пилипчука.
– Что ж ты, гнида… уж сдох так сдох. А еще друг.
Я тебя жду, как будто сказали белые глаза. Здесь, в аду, всё не так, как ты думаешь.
– Сукой ты был – сука и после смерти.
Здесь мы все ждем тебя, Климушка. Ад – это такая комната без дверей и окон, здесь нет ни чертей с вилами, ни огня, мы здесь по очереди играем в карты, и к ночи ты будешь с нами, мил человек…