Империя Александра Великого

Джилман Артур

Монета Антиоха IV

Он проводил политику своей династии и воспользовался войной в Македонии (отвлекшей римлян), чтобы напасть на Египет. (Сначала египтяне напали на владения Антиоха IV, а он ответил. — Ред.) Его сестра Клеопатра (царица Египта) умерла, ее преемником стал младенец Птолемей VI Филометор (а его опекуны возобновили авантюристические попытки отвоевать Келесирию. — Ред.). Антиох IV добился больших успехов, чем любой другой сирийский царь. Выиграв большое сражение на границе Египта, он смог вторгнуться в страну, добрался до Мемфиса и захватил царя — маленького мальчика. Но египтяне (в осажденной Антиохом IV Александрии) провозгласили царем его брата Птолемея VII Фискона. Антиох IV, не вступая в переговоры с Птолемеем VII, заключил мир с Птолемеем VI, вывел войска из Египта, оставив гарнизон в Пелусии. Но Птолемей VI воспользовался отсутствием Антиоха IV и помирился со своим братом. Тогда в 168 г. до н. э. Антиох IV предпринял новый

поход и снова осадил Александрию. В Рим отправились срочные послания с просьбой о вмешательстве. Римские послы, те же, которые были посланы на Родос после сражения при Пидне, встретили сирийского царя в 4 милях (6,4 км) от Александрии. Вероятно, он уже готовился стать хозяином Египта. Ему передали послание сената, запрещавшее его войну. Царь попросил время подумать. Тогда Гай Попилий Ленат начертил прутом вокруг Антиоха IV круг и сказал, что решение должно быть принято здесь. Это было совсем другое посольство, отличное от посольства родосцев, прибывшего с той же миссией незадолго до этого. Им Гай Попилий ответил, что всего лишь возвращает египетскому народу их законного царя. Антиох IV хорошо знал римлян. Несомненно, сирийский царь лично знал Гая Попилия и понял, что его час пробил. Он отказался от продолжения войны и вернулся через Иерусалим (чтобы снова ограбить) в свою столицу.

Монета Лепида со словами tutor regis

Это был апогей римского вмешательства. Угрозы посла было достаточно, чтобы закончить последнюю сирийскую войну и остановить завоевателя, находящегося в непосредственной близости от своей мечты. Так империя Александра фактически перешла под власть римлян. У нас имеется список сирийских и египетских царей, правивших вплоть до того времени, когда Помпей в Сирии и Цезарь в Египте окончательно урегулировали ситуацию в этих царствах и устранили существовавших суверенов, но это всего лишь перечень имен. Последние монархи этих стран не имели ни влияния на окружающий мир, ни реальной власти в собственной стране. Они или следовали римской политике, или даже послушно выполняли приказы сената. Какой бы дух ни поддерживал в те времена народы, это был не эллинистический дух, а, скорее, местный, национальный. Мятежи и война против Юлия Цезаря в Александрии были по сути и духу египетскими. Войны восточных провинций Сирии против Рима были парфянскими. В год Пидны (168 до н. э.) все было решено. Борьба ахейских патриотов и разграбление Коринфа были всего лишь небольшими штрихами. Империя Александра, основанная гением-одиночкой и расчлененная его амбициозными военачальниками, была объединена духом и культурой, языком, интересами, торговлей. Она оказалась в полной зависимости от Рима и впредь не имела другой истории, кроме духовной.

Нам осталось лишь кратко обозначить влияние эллинизма на Рим и показать, что, даже когда империя и составлявшие ее царства перестали существовать, идеи Александра еще долго господствовали в цивилизованном мире.

Глава 32

ВЛИЯНИЕ ЭЛЛИНИЗМА НА РИМ

Когда римляне неожиданно для себя стали великими завоевателями, когда волею обстоятельств в их руках оказалась верховная власть, они были ниже Востока по культуре, но превосходили его по силе оружия, и знали это. Давным-давно, еще при децемвирах, которые занимались законотворчеством, и цензорах, надзиравших за населением, производивших описи, переписи, оценки имущества и т. д., римляне периодически отправляли посольства, чтобы учиться у греков — главным образом у афинян. Но их более близкие связи с греками датируются временем, когда они завоевали самнитов и вошли в прямой контакт с греческими городами Италии. В результате из Эпира пришел Пирр, и греческое оружие, так же как и греческая учтивость, было подвергнуто испытанию. Легенды, которые рассказывают об этой войне, показывают беспокойство римлян, желавших показаться равными по манерам вежливым эллинским правителям. Так постепенно возникло желание войти в круг цивилизованных народов, только его претворение в жизнь было задержано Пуническими войнами. Тем не менее оно не исчезло, а только усилилось, по мере того как развитие торговли объединяло мир. Представляется возможным, что жители Родоса общались с Римом еще до 300 г. до н. э. Точно известно, что Птолемей II отправил в Рим посольство до Первой Пунической войны (в 273 г. до н. э.). Так эллинистический мир узнал Рим, а Рим узнал греков, но не греков прежних дней, не таких гигантов мысли, как Перикл, Эпаминонд и Демосфен, а их выродившихся потомков, которые в основном воевали.

В это время римляне пытались создать собственную литературу; какой она могла бы стать, нам неведомо. Какими бы слабостями ни обладали греки — ближайшие и лучше всего известные представители мира эллинизма, — их книги намного превосходили все, что было написано римлянами. Представляется неизбежным, что римляне старались подражать тому, что им стало знакомо, и их литература не могла не быть созданной по образу и подобию греческой. Я не буду говорить о старом переводе «Одиссеи», из которой Андроник, процветавший в 240 г. до н. э., создал примитивный латинский стих, но подчеркну, что он первым показал пьесы, трагедии и комедии, иными словами, представил это греческое развлечение Риму. Хотя, конечно, лишь немногие понимали греческий язык. Даже сенат принял его только для ответов на послания с Востока. Мы уже говорили о нелепых попытках римлян говорить о себе как о представителях эллинистического мира, благодаря происхождению от троянцев (Энея и его спутников. — Ред.).

Наступили времена, когда римское влияние достигло восточного берега Адриатики и римляне — воины и дипломаты — стали появляться в греческих городах. Мы не можем не чувствовать, несмотря на скудные свидетельства, выраженный контраст между спокойными, сдержанными необразованными римлянами и даже слишком сообразительными, подвижными, изменчивыми, блестящими греками. Это было время, когда великая нация находилась под сильным впечатлением от нации зависимой и старалась ей

подражать. Вероятно, важнейшей частью образования римской знати стало изучение греческого языка, особенно тех молодых людей, которые собирались заниматься дипломатией, но, что еще примечательнее, все считали себя обязанными взять на вооружение некоторые греческие идеи, чтобы продемонстрировать свое приобщение к эллинистической культуре. Представляется очень любопытным и важным то, что Энний, римский поэт, который ввел греческий гекзаметр в латынь и придал всей последующей литературе греческий оттенок, перевел для своего народа самое модное произведение греческого скептицизма — философский роман «Священная запись» Эвгемера из сицилийского города Мессены, написанный при дворе Кассандра в Македонии. Книга не была новой в Греции и приобрела известность из-за богохульства этого представителя скептицизма, превосходящего даже весьма нестрогие нормы тех дней свободомыслия. Эвгемер полагал, что кроме природных богов, таких как солнце и луна, все остальные персонажи всего лишь обожествленные смертные, которые жили на земле очень давно и, значит, давно умерли и их могилы вполне могут быть где-то найдены. Трудно представить, что мог почувствовать тихий деревенский грек, услышав подобное заявление о Зевсе, Аполлоне или Деметре. Ведь с этими божествами у него были связаны самые сокровенные священные чувства. Возможно, Эвгемер хотел оправдать обожествление эллинистических суверенов, таких как Птолемеи и Селевкиды, — такая практика не проникла в Италию до эпохи Августа. Как бы то ни было, именно эту книгу Энний выбрал для ознакомления с ней римского общества, и многие римляне, изучающие греческий язык, ее наверняка читали.

В предыдущей главе я рассказал, как нечто подобное имело место на сцене. Пьесы, переведенные Плавтом и впоследствии Теренцием для постановки в Риме, были глубоко враждебны надежной и здоровой морали простых римлян III столетия до н. э. Злоключения юных девиц, распутная жизнь не только модных юношей, но даже стариков и женатых мужчин, известность тунеядцев, сводников и проституток — все это изображалось как жизнь утонченных и приличных афинян, получивших образование и воспитание. Какой эффект могла произвести такая пьеса в Риме, кроме великого морального землетрясения? Значит, вот что получается, если отведаешь плоды с древа познания? Результатом мог стать крах старого традиционного образования и возникновение эпидемии грубого, отвратительно вульгарного скептицизма.

Люди, обладавшие высоким интеллектом и культурой, могли противостоять такому влиянию. Скептики, и в наши дни существующие в высших думающих классах, ни в коем случае не являются грубыми и ожесточенными. Они не нарушают приличий и правил традиционной морали, не оскорбляют чувства верующих, живущих рядом с ними. Но вульгарные и необразованные или полуобразованные люди, которые увлекаются скептицизмом, совсем другое. Сделав своим кредо агностицизм или эготизм, они выставляют его напоказ, оскорбляя чувства окружающих, и защищают с циничной откровенностью то, что другие считают преступлениями.

Нельзя не почувствовать эту разницу между римлянами и эллинистическими государствами во II в. до н. э.

В дипломатии, например, было столько же игры с правдой среди сирийских и египетских государственных дел, сколько сейчас (ок. 1890. — Ред.) у русских в улаживании иностранных дел или у англичан в партийной политике. Но если исключить пиратствующих этолийских флотоводцев Филиппа V, образно говоря, воздвигавшего святилища Неверию и Вероломству, которые всеми цивилизованными государствами считались преступниками и убийцами, то мы не встречаем такой систематической и откровенной лжи, какую использовал К. Марций в делах с Филиппом V, ахейцами и жителями Родоса. А то, как сенат сначала баловал и награждал зависимых от Рима правителей, таких как Эвмен, и обогатил их за счет соседей, а затем ревниво унизил их тогда, когда цели Рима были достигнуты, показывает не только отсутствие справедливости, но и недостаток стыда, позволяющий проводить политику, которая нас изумляет. Хуже того, обычным для римлян способом достижения цели был другой: выдвинуть сына или брата их союзника, как претендента, и дать ему понять, что они поощряют предательство. Таким образом, они сеяли семена раздора в династиях, не щадили даже самые лучшие и чистые чувства. Представляется естественным для слабых искать убежище в предательстве и обмане, но, когда этим занимаются сильные, причины тому — глубокая аморальность или уверенность в том, что удобнее выиграть хитростью и обманом, чем использовать силу.

Кажется, что неожиданный контакт с роскошным, богатым, часто развращенным, но культурным и изысканным Востоком имел серьезный эффект на римский мир. Он подстегнул не только ложь, но грубость и жестокость, поскольку мы обнаруживаем, что римляне вели себя в военных кампаниях так, как не позволяла себе ни одна эллинистическая армия. Мы знаем, что они были готовы перебить население любого города, если это способствовало всего лишь развитию торговли.

Все сказанное выше быстро дало свои естественные плоды. Когда дипломаты только лгут, а генералы воюют только ради добычи, лучшие чувства быстро умирают, а эгоизм вскоре порождает бессилие. Война против Персея продемонстрировала необычайный моральный упадок римской армии. И военачальники, и солдаты думали только о добыче, о разграблении территорий своих беспомощных союзников и по возможности всячески избегали встречи с врагом. В жизнеописаниях Плутарха можно прочитать о трудностях, с которыми столкнулся суровый и честный Эмилий Павел, стараясь создать пригодную к боевым действиям армию из имеющегося в его распоряжении материала. Утверждают, что если бы Персей при Пидне поддержал атаку фаланги кавалерией, перед которой дрожали легионы, то даже Эмилий Павел был бы разбит.

Итак, первый духовный результат воздействия империи Александра на Рим определенно был неудачным. Римлян привлекла и покорила неглубокая, поверхностная греческая культура, которую мы называем эллинизмом. Старые консерваторы, такие как Катон, держались от нее в стороне. Несколько действительно замечательных выдающихся людей, как те, кого Моммзен назвал «кружком Сципиона», проложили путь сквозь окружающую греческую культуру мглу ошибок и упадка и нашли великие истины, лежащие глубоко внутри. Но большинство молодых римлян черпали идеи из пьес, и их знания о жизни афинского и александрийского дворов ограничивались знакомством с людскими пороками.