Империя под угрозой. Для служебного пользования
Шрифт:
— И чем это плохо?
— Как это чем? — удивляется он, — разве тебе не хочется быть полностью самостоятельной, самой все решать?
— Допустим, я хотела бы этого, — отвечаю я, — но кто даст мне гарантию, что кто-то рядом не захочет также быть самостоятельным в ущерб мне? Кто защитит меня?
Дмитрий приходит в какое-то восторженное состояние, глаза его горят.
— Но люди будут удерживаться от того, чтобы вредить друг другу! Ведь когда ты понимаешь, что другой человек такой же, как и ты, такой же свободный, зачем тебе
— Мне незачем, — отвечаю хмуро, — а ему может понадобиться. Ты как-то не улавливаешь то, что люди все — разные. Мне никто может гарантировать того, что кто-то, пользуясь тем, что у него больше прав, не вздумает как-то навредить мне.
— Вот именно! — радостно восклицает Ланкович, — права-то у всех равные!
— Дима, золотце, — мрачно отвечаю я, — равных прав быть просто не может. Я женщина, ты — мужчина. Я слабее физически, ты — сильнее. Я — Мастер, ты — никто. Как мы можем быть в равном положении? А потом… Я никак не могу понять, если в разных людях воплощена воля народа, то почему эти люди действуют друг против друга? Разве народ может выступать сам против себя?
— Нет, — возражает он, — людей просто выбирают разные общности, у которых свои устремления, и люди эти действуют соответственно устремлениям общности.
— Но тогда получается, что народа нет. Есть только эти самые общности. Почему они тогда вместе?
— Им так удобнее, должно быть, безопаснее, они заключили договор друг с другом и вместе живут.
— Постой, Дима. Я не понимаю, а почему они тогда не заключили этот самый договор с кем-нибудь другим? Почему эти странные образования — государства, так устойчивы? Нет, подожди-подожди, не спорь со мной, я еще не договорила.
Я задумалась. Эта беседа мне кажется увлекательной. Мальчик интересный, жаль только, что чепуха какая-то у него в голове. Причем опасная чепуха. На подвиги двигающая.
— Я думаю, Дима, что есть народ. И есть его воля. Никаких общностей. Они не играют роли в образовании государства. Понимаешь, народ — это материя государства, государство — идея народа, его тело. Василевс — выразитель воли государства. На нем лежит основная обязанность — воспринимать волю народа, расшифровывать ее и спускать ниже, по иерархии. Это, собственно, и есть Идея.
Я хочу продолжить и далее, но тут чувствую резкий укол в висок. Ага, проснулся тот, который с пультом. Чтобы я мальчика не загружала всякими вредными мыслями. Намек понят. Не буду больше.
— Ладно, — говорю, осторожно подбирая слова, — давай лучше о собаках поговорим.
Глава 5
Обучение успешно переваливает за половину. Ученик мой чувствует себя все более уверенным, и он молодец, способный. Я даже как-то гордиться им начинаю. Он уже не живет в моей камере круглые сутки, отпускаю погулять периодически.
И вот Ланкович появляется на очередное занятие. Смотрю в его лицо, и что-то выражение
— В чем дело? — спрашиваю.
Он молчит и отводит глаза. Я начинаю злиться.
— Что случилось? Отвечай!
Этот мерзавец встает и направляется к двери.
— Дмитрий! — говорю угрожающим тоном, — я сейчас к чертям собачьим повзламываю твои экраны, и все, что ты скрываешь, само выльется на меня. Что ты натворил, и какое это ко мне имеет отношение?
Я и в самом деле готова выполнить обещанное, те6 м более, что предчувствие беды у меня настолько явное, что не хватает каких-то пары слов.
— Андрей… — нехотя произносит Ланкович, останавливаясь у двери.
— Ну?
— Я хотел посмотреть, проверить, могу ли я…
— Точнее.
— Ну, что он думает…
— Что?!!!
— Я хотел попробовать войти, у меня получилось сначала…
Я вскакиваю в ужасе с постели, на которой сидела все это время, и подлетаю к Ланковичу, встревожено вглядываясь в его смущенную физиономию.
— Что ты с ним сделал?
— Я только вошел в сознание, я хотел узнать, не скрывает ли он чего.
— Что?
И тут мой ученик переходит в наступление.
— Вы инквизиторы! — кричит он, — Я не верю вам! Ни тебе, ни ему!
— Ах, ты нам не веришь, — говорю очень медленно, нехорошо улыбаясь, — ах, ты решил своими грязными пальцами в чужой голове покопаться. Щенок, недоучка.
Я взбешена до предела, что есть дури бью Ланковича ладонью по лицу. Он отшатывается, бледнеет и испуганно прижимает руку к щеке. Представляю, сколько эмоций я выплескиваю сейчас на него.
— Тебе мало, — говорю, — занятий. Ты решил на стороне попрактиковаться.
И залепляю ему пощечину второй рукой. Когда я собираюсь проделать это в третий раз, он хватает меня за запястье. Мальчик неслабый, надо сказать. Но злость моя еще не прошла.
Смотрю ему в глаза пристально и бью по психике. Морщится, но стоит. Бью еще раз и еще, и до тех пор, пока он не заползает на свой матрас, сворачивается на нем калачиком и не просит меня остановиться. Что ж, ладно, а то и убить его так недолго.
— Андрей жив? — спрашиваю его, дав немного отдышаться.
— Да, — тихо скулит Ланкович, — но в сознание не приходит.
— Засранец! Какой же ты засранец! Вот что, хватит валяться, вставай.
Даю ему руку, помогаю подняться. Он смотрит на меня виновато.
— Иди, скажи руководству, что только я могу Андрюху вытащить. Если они меня к нему не пустят, я тебя так изуродую, что ты забудешь, как маму родную зовут, а не то, что актуализацию. Ясно?
Ланкович идет к двери, но оборачивается и смотрит на меня с уважением. Его аура излучает сквозь сломанный мною экран злость и восхищение.