Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!»

Романов Герман Иванович

– Почему?

– Ветер спал, – секретарь моментально понял вопрос, еще бы – тугодумов граф при себе не держал, а от дураков избавлялся сразу и без жалости.

– Точно из Петербурга?

– Так точно, ваше сиятельство. В Петропавловске другие, тем паче фрегатов в здешних водах мало, все наперечет. Этот не наш, но под флагом вице-адмирала Хорошкина идет.

– Это отлично, – граф нарочито тяжело поднялся с кресла. – Вели одеваться, встречать сам буду.

– Есть, ваше сиятельство, – офицер склонился в учтивом поклоне, отнюдь не лакейском,

а с достоинством. Алехан холуйства и лизоблюдства не терпел, такие в Русской Америке надолго не задерживались – краток был их путь земной…

Константинополь

Константин Петрович уже два добрых часа томился на солнцепеке, хотя забрался под полотняный навес. Но в жару суконный мундир – не самая лучшая одежда, и царевич, изнывая, терпеливо ждал фельдмаршала Суворова, с завистью разглядывая огромный город.

Бои в Царьграде уже заканчивались, все реже и реже доносился оттуда орудийный гул, хотя черные дымы многочисленных пожарищ продолжали растекаться по голубому небу. Да в гавани Золотого Рога дымились разбитые останки десятков судов, а в море густым лесом стояли мачты русского флота.

Глядя на них, царевич только сейчас понял, какую кропотливую работу провел его отец, – построить не одну сотню боевых парусников и подготовить их к войне есть великая задача. Так ведь кроме флота есть еще и армия, и государство, и множество губерний, и строительство заводов – всего много, труды неподъемные.

От такой мысли он загрустил, остро ощутив непосильность ноши для него самого. Это ж сколько ума и работоспособности нужно, чтоб такую махину провернуть? Часов в сутках не хватит! А ведь и спать нужно, и отдыхать, а батюшка еще театр посещает да каждый день молится, а по воскресеньям и праздникам службу в церкви стоит. И возраст преклонный его не давит, как и матушку, – всегда бодр и весел…

– Ваше императорское высочество! Фельдмаршал!

Константин живо вскочил с раскладного стульчика, и сердце его сжалось от дурного предчувствия.

Суворов, в белой полотняной рубахе с пятнами пота, соскочил с лошади и, мельком взглянув на него, потребовал мыться, быстро содрав с себя одеяние.

Полоскался в тазу долго, с чувством – солдат лил с кувшина на спину нагретую солнцем воду. Помывшись, переоделся и лишь потом с хмурым лицом пошел к царевичу.

– Ваше императорское высочество! Покорнейше прошу вас простить меня за сие мытье, но жара и меня, старика, доконала. Не соблаговолите зайти в мой шатер, не погнушайтесь, ваше императорское высочество, батюшка-царевич, не погнушайтесь!

Старик раз семь поклонился, никак не меньше, за время своего короткого монолога, а у царевича сердце чуть не ушло в пятки – если старый фельдмаршал так самоуничижался, то жди беды.

Ох и попадет ему сейчас – и на негнущихся ногах Константин Петрович зашел в шатер первым, всей спиной ощущая, как идущий за ним следом Суворов продолжает кланяться.

– Ой!

Константин вскрикнул от неожиданной боли,

его ухо закрутили крепкие, отнюдь не стариковские пальцы. Но больше не пикнул – фельдмаршал был зол, и это еще самое мягкое слово.

– Я тебя зачем посылал?! – с шипением произнес старик. – Чтоб ты нового царя Леонида с тремя сотнями спартанцев изображал?!

– Я не мог иначе, – только и выдавил из себя Константин, ошарашенный таким приемом.

– Батюшке твоему я обещал тебя сохранить, а ты в драку зачем полез?! – фельдмаршал говорил зло, но ухо отпустил – будто клещи разжались.

– А как иначе?! – Константин обиделся и только сейчас почувствовал злость. – Там батарея и рота гренадер только была, а янычар больше орты!

– Так оставил бы командовать Алешку Ермолова. Он – шалопай изрядный, потому капитанского чина лишен, но дело знает.

– А сам в бега?! – Вот тут Константина проняло окончательно. – Они воюют, а царевич труса празднует. Я на драку не напрашивался, но от нее бежать нельзя, раз долг русского офицера велит!

Слова прозвучали несколько пафосно, и Константин устыдился их. Однако старого фельдмаршала они чем-то зацепили, и тот смущенно закряхтел, отошел к столу и сел на стул. Сказал негромко, через силу:

– Ты уж меня прости, старика, но только испугался я. Первый раз в жизни страх одолел, когда послание князя Петра Ивановича получил…

Стокгольм

Он страстно поцеловал пахнувшие мятой податливые губы, неожиданно оказавшиеся знакомыми ему до удивления. Но краем глаза Армфельт следил за приближающимся к королю заговорщиком. И непроизвольно вздрогнул, когда того оттеснил в сторону красный плащ.

– Что с вами, мой друг? – рядом тихо прошептала державшая его руку женщина, заметившая эту непроизвольную дрожь.

– Я сгораю от охватившего меня желания, моя дорогая! Я с нетерпением жду, когда снова прикоснусь к вам!

Армфельт почти не лгал, описывая охватившие его чувства. Но не женщина была тому причиною, а совсем, совсем другое. Он страстно желал, чтобы король был зарезан прямо на его глазах, но вряд ли это теперь удастся – «красный плащ» явно был кем-то из королевской охраны и, что-то заподозрив, оттеснял конфидиента графа в сторону, толкая локтем, и сам приблизился к королю со спины.

Неужели все сорвется?!

Граф оглянулся и быстро нашел другого заговорщика, что, опознав его жест, медленно приближался к королю с другой стороны. А Карл, не подозревая о находящихся почти рядом с ним убийцах, буквально на расстоянии вытянутых рук двух человек, продолжал мило раскланиваться с женщиной в белом, которая что-то щебетала ему в ответ.

Армфельт чуть не заскрипел зубами – несмотря на всю напряженность, он ревновал короля к этой незнакомке, которая ему самому понравилась. Или все дело было в той ненависти, что накопилась к монарху?! Он жаждал, чтобы этот поцелуй, что был дарован «домино», оказался последним в жизни заклятого врага.