Империя Вечности
Шрифт:
Так что же на самом деле заставило археолога передумать? Какая черта в характере герцога или подробность его жизни могла смутить Уилкинсона? То ли печально известное высокомерие, то ли презрение к рабочему классу? К простым солдатам? К его верной многострадальной жене? (Говорят, во время венчания герцог пробормотал: «О Юпитер, ну и уродина!»)
Как бы там ни было, Ринд и отдаленно не представлял себе всей глубины разочарования, отчаяния и даже ненависти, обуявших душу Гамильтона после очередной неудачи. Ибо теперь уже герцога Веллингтона — как прежде королеву и его самого — признали недостойным вкусить заветной истины. Ведь было же ясно как день: Гарднер
«— Интерес к изумрудным копям, — промолвил он, — неоправданно завышен».
— Изумрудные копи? — Загорелый «враг империи», вернувшийся после очередной таинственной отлучки, устроился поудобнее в пышном бархатном кресле. — К чему этот вопрос?
Молодой человек посмотрел на Наполеона. Холодными промозглыми вечерами этот ворчливый терьер, купавшийся не реже своего помешанного на чистоте тезки, удостаивался почетного права восседать на коленях сэра Гарднера, обтянутых брюками без единого пятнышка, и получать от хозяина всяческие ласки; время от времени его тянули за острые уши, и пес нежно порыкивал от счастья. Но Ринду было известно еще кое-что: Наполеон служил своего рода эмоциональным барометром и немедленно покидал нагретое место при первых же признаках неудовольствия сэра Гарднера.
— Просто меня удивляет, — сказал шотландец, крутя между пальцами затупившийся карандаш, — почему о них так мало известно.
— Вообще-то, туда очень далеко и неудобно добираться.
— От Нила, но не от Касра, откуда столько людей отправляется в Индию.
— Пройдя с караваном из самого Каира, путешественники уже не в состоянии делать лишний крюк.
— А как же неизбежные проволочки в порту? — не отступал Ринд. — В такое время любое развлечение покажется манной небесной.
Сэр Гарднер пожал плечами.
— Об этом лучше спросить абабдехов, хозяев земли. Тамошние проводники за версту чуют запах бакшиша и нипочем не упустили бы своего.
Ринд покосился на пса: тот и ухом не повел.
— Значит, все дело в моей восторженности. Вот бы взглянуть на эти руины, на хижины древних рудокопов, спуститься в шахты, где они проливали пот… Неодолимый соблазн для людей вроде меня.
Лицо сэра Гарднера просветлело.
— Ах да, рудокопы, — одобрительно кивнул он. — Конечно же, с этой точки зрения интерес к изумрудным копям неоправданно низок.
Совершенно сбитый с толку, в страхе выдать себя невольным жестом, Ринд беспомощно перевел глаза на безмятежную собаку и обратно на ее хозяина.
— Погодите… — Тут он закашлялся, не уверенный даже в том, что правильно расслышал последнюю фразу. — Раньше вы утверждали совсем другое, сэр Гарднер…
— Другое? А разве я утверждал? Когда?
— В ваших работах. В книгах. По-моему, вы писали, что интерес к изумрудным копям неоправданно завышен.
Археолог фыркнул.
— Мои книги годятся только для широких масс, вы-то должны понимать. Это для тех, кому Египет любопытен лишь в рамках нашего Хрустального дворца. Но люди, умеющие видеть и ценить даже мелкие подробности, откроют для себя в копях Клеопатры немало восхитительного. — С этими словами он притянул Наполеона поближе к себе. — Вам ведь уже известно, как трепетно я привязан к древним египтянам? Я имею в виду не росписи на стенах, а настоящих людей?
— Ну… да, разумеется.
Голос сэра Гарднера заметно потеплел:
— Все исторические сведения говорят
Археолог немного помолчал и снова принялся гладить собаку.
— В египетских документах они вообще не упоминаются — видимо, из чувства стыда. Единственное описание их быта мы находим у Диодора, [69] и читать его крайне неприятно. Рудокопами становились, как правило, или военнопленные, или преступники, обвиненные в бунте, — причем зачастую на основании злобного навета. Закованные в кандалы, они должны были трудиться без отдыха, днем и ночью, под неусыпным наблюдением надзирателей — большей частью солдат-варваров, не знавших местного языка и не имевших понятия о милосердии. И если бы работали только мужчины! Но нет, бывало так, что на одной цепи оказывались целые семьи; бесчеловечное отношение уравнивало юных и старцев, инвалидов и даже беременных женщин. Нагие, со светильниками, привязанными к головам, страдая от нестерпимой духоты, от ударов бичей и дубинок, рудокопы буквально вгрызались в породу, а при малейшем подозрении в воровстве их нещадно пороли. Одни беспрерывные муки, без надежды на утешение после смерти… — Сэр Гарднер почти виновато взглянул на собеседника. — Знаете, я бывал там несколько раз, на этих самых копях Клеопатры. Меня туда словно магнитом тянуло.
69
Диодор Сицилийский (ок. 90–21 до н. э.) — древнегреческий историк, автор сочинения «Историческая библиотека», охватывающего синхронно изложенную историю Древнего Востока, Греции, эллинистических государств и Рима от легендарных времен до середины I в. до н. э.
Молодой шотландец кивнул.
— И что же… что вы нашли?
— Лабиринт извилистых шахт. Старые терракотовые светильники, все еще лежавшие на полу, корзины из пальмовых листьев, потрепанные пеньковые веревки. В некоторых местах потолок обрушен, на стенах — глубокие царапины от инструментов. Я видел огромную пещеру, всю почерневшую от дыма факелов. Но там совершенно нельзя дышать: вся эта пыль, ужасная влажность и запах пота… Невыносимые условия. Мне пришлось уйти, отступить. Думаю, теперь-то вы согласитесь: копи — не самое привлекательное место для путешественника. — Он покачал головой, словно стряхивая торжественно-печальное настроение. — А впрочем, я просто уверен, что вам, когда вы туда наконец попадете, будет чем утолить свое любопытство.
— Не сомневаюсь, — промолвил Ринд, боясь поверить в долгожданную возможность удачи. — Но что же такого особенного я там обнаружу?
— Мальчик мой, — удивленно поднял брови собеседник, — я же вам только что рассказал. Или вас вдруг перестали занимать старинные светильники и корзины?
Ринд выдавил усмешку.
— Сэр Гарднер… Вы же сами знаете ответ. Просто… — Он покрутил карандаш. — Вы видели столько великих чудес, что меня удивляет, чем это может быть интересно для вас.