Имперский раб
Шрифт:
– Да, господин, мой!
– Уведите, – указал на вора Ефрем, – Семен, останься.
Воины выволокли визжавшего вора и плотно прикрыли за собой дверь.
– Ну, расскажи, кто ты, купец, из каких краев? – спросил Ефрем, стараясь быть спокойным.
– Как я понял, господин, только что уведенный бродяга успел оговорить меня. Я честный купец из Кандагара. Уже много лет вожу в Бухару китайскую посуду, шелк…
Купец говорил уверенно. Ефрем даже удивился такому спокойствию и зло перебил его.
– А из Бухары что увозишь?
– Увожу?.. Каракуль… Иногда лошадей… – нервно ответил купец.
– И бумаги
Купец молчал, но было видно, как он побледнел. Ефрем почувствовал подступающий к горлу комок тошноты. Вспомнил, как его пытали. Но сейчас каждый из них двоих боролся за себя. Ефрем впервые выступал в роли судьи чужой жизни. Он волновался… Справившись с собой, велел Семену раздеть арестанта и позвал палача. Купец, увидев полуголого звероподобного детину, сник. Губы его посинели, и по коже пробежала мелкая дрожь.
– Скажешь подобру, кто ты и для кого крал бумаги, избавишься от пыток. И учти, я не шучу и сто раз просить не стану.
Купец задумался на мгновение и вдруг спросил:
– Может, сохранишь мне жизнь, я многое тебе поведаю…
– То не я решаю, аталык здесь высший судия, – вскричал в негодовании Ефрем, – ты не на базаре, купец, отвечай!
– Я правду говорю, что купец я. Через Кандагар прибыл из Китая из города Пекина.
– Еврей?
– Нет.
– Кто?
– Британец…
– Правду говори, купец, пока из тебя ее не вытряхли силой!.. Ну, кто ты?
– Я правду говорю… Чем убедить тебя, господин мой?.. Я столько лет…
– Палач, сними ка с него штаны и дай сюда факел! – приказал Ефрем.
Палачь проворно исполнил приказ. Он поднес самый большой факел.
– Ну, с каких это пор британцы обрезанными ходят?!
– Я же и говорю, господин, я только подданный британский… А вообще-то да, я – еврей… по вере. Но…
– А врешь мне зачем? – по-английски спросил Ефрем.
Купец от неожиданности открыл рот. Он и предположить не мог, что услышит здесь английскую речь.
– Мы же два белый человек! – с большим трудом и отчаянием попытался заговорить он по-русски.
– Лучше не ври мне, – перешел на узбекский Ефрем, – английского не знаешь. Так кто же ты?
– Хорошо, господин, я все скажу, только уберите этого ужасного палача… и оденьте мне штаны. Не могу же я оскорблять твой взор…
– Одень его, – велел палачу Ефрем, – и никуда не уходи. При тебе он разговорчивее.
Пришлось несчастному рассказать все, правда, не за один раз.
Несколько дней допрашивал Ефрем купца. Он узнал, что тот из древнего рода рахдонитов, своеобразного купеческого еврейского ордена, который за тысячу лет до того владел фактически всем Шелковым путем, от Китая до Каспия и от Волги до Европы. Но времена изменились, и уже не одно столетие рассыпаны по миру всюду гонимые мелкие колонии евреев. Принужденные обстоятельствами жить на чужбине, они служили разным государям. Но древнюю веру свою всюду, где бы ни были, блюли фанатично. Из-за
Были и другие мифы. Что все евреи – отменные лекари, или что все они ловкие купцы и прочие сказки, которые сами евреи не разрушали. Кто же отрицает, ежели его хвалят. Часто сами евреи от того и страдали.
Миф – не только сказка, приятная или злая. Ему иногда начинают следовать буквально. Видать, чиновники в Пекине тоже поддались на миф. Они отыскали Моше, Ефремова пленника, и предложили ему стать шпионом в Бухаре и у ее соседей. Удачей в торговле Моше избалован не был, другим ремеслом заниматься евреям не очень-то позволяли. На руках у него своя семья да престарелые родители, а откажешься – всякий тебя в Поднебесной раздавит, вот и весь выбор! Поддержки у немногих еврейских купцов ни в Кандагаре, ни в Самарканде, ни в самой Бухаре он не нашел. Некоторые его чуть ли ни взашей прогнали – кому нужен неоправданный риск! Как делать такие дела, Моше не знал и решил, что подкуп и воровство – это и есть то, что выручит его. Нашел вора, чтобы на время выкрадывать бумаги, копировал их и отправлял на место. Про то, что Ефрем в Бухаре самый сведущий человек, к тому времени знали многие.
Ефрем для себя отметил, что Моше – человек, склонный к рискованным и непродуманным шагам. Купцом в то время и в тех краях мог быть только храбрый, терпеливый и расчетливый человек. У Моше было в избытке первое и полностью отсутствовало второе, а третье – это первое и второе вместе. Поэтому и не ладились дела его в торговле.
Моше разговорился после того, как упросил Ефрема не трогать невиновных его соплеменников. Тот пообещал. Он велел Семену как бы невзначай обмолвиться на базаре о Моше. Тихо и незаметно на время из Бухары исчезли все еврейские торговцы. Про дела лазутчика Ефрем доложил аталыку после того, как Семен выполнил поручение.
Вместе с вором и Моше пошел на эшафот. Головы их долго потом торчали, вздетые на колья на базаре. Как бы там ни было, но то, как держался Моше, Ефрем оценил и, прощаясь, сказал:
– Ты честно служил своему государю, Моше. Я сделал так, чтобы твои единоплеменники рассказали это в Пекине.
– Какое там! – усмехнулся Моше. – Если бы не моя поспешность! Бедные мои отец и мать!.. И без того им тяжко!.. – Губы его мелко дрожали.
Жалость шевельнулась в душе Ефрема, он вспомнил своих стариков. Спохватился, как бы встряхиваясь, крякнул и молча ушел. Оба понимали друг друга. Каждый должен был идти своей дорогой и жалости не знать.
Моше умер молча, оцепенев от ужаса. Вор визжал и целовал ноги палачам, вымаливая пощаду, цепляясь за неровности эшафота и не понимая от страха, что палач не может миловать.
После этого события Ефрем целый год испытывал постоянное напряжение. Каждый пристальный взгляд, каждое слово, обращенное к нему, и свои слова тоже он дотошно выверял. За год он довел себя почти до срывов. Часто просыпался задолго до рассвета и тогда, неподвижно глядя в темноту, ждал восхода солнца. В голову лезли самые черные мысли…