Имя нам — легион
Шрифт:
В штаб они направились вместе, только Генрик — к Семену Семеновичу, доложить о выполнении задания, а Филипп — к Веронике.
Выбрал он наименее помятые цветочки, отер дорожную пыль с лица и взбежал по знакомой лестнице.
В санчасти находился, помимо Вероники, рыжий сержант Боб. На этот раз, к счастью, не лапал ее веснушчатыми ручонками, а смирно сидел на кушетке и заглядывал ей в глаза. И как-то у него так получалось, что, будучи на добрых тридцать сантиметров выше девушки, он глядел все равно снизу вверх. Грустно так глядел.
И не было для Филиппа большего удовольствия, чем грусть эту его видеть.
— Привет медикам и ассенизаторам! —
Вероника напряженно пыталась удержаться от смеха, а Боб враз пошел красными пятнами и вскочил.
— Рядовой, — вскипел он. — Что вы себе позволяете? И что вам здесь нужно? У вас что, есть какое-то дело к Веронике Владимировне?
— А вы как думали? Конечно. Вот, лекарственные растения принес. Прошу. — Пав на одно колено и склонив голову в элегантном поклоне, Филипп протянул Веронике букетик лабазника.
Она взяла невзрачные, но медово-душистые цветы, зарылась в них лицом, посмотрела на Филиппа и сказала:
— Спасибо!
А потом уронила букет на стол и бросилась к нему. Обвила шею руками, всхлипнула, поцеловала в губы — сильно, нежно, откровенно, и засмеялась сквозь слезы:
— Филипп, ты жив, жив!
Сцена эта оказалась настолько неожиданной, что он совершенно опешил. То, что для него не выходило, в общем, за пределы приятного, волнующего, но всего лишь флирта, для нее было, значит, всерьез?! Господи, влюбить в себя инопланетную девушку, и как? — походя, мимолетно отпустив несколько комплиментов?!
Филипп был ошарашен.
Боб, тот и вовсе от ума отстал — стоял, выпучив глаза, как идиот, и шумно дышал.
Филипп гладил Веронику по мягким волосам и понемногу начинал вздрагивать. Возбуждение девушки было так велико, что передавалось ему буквально физически — с каждым ее вздохом, с каждым прикосновением. Словно жар.
Боб опомнился наконец и, запинаясь, сухо спросил:
— Так мне… что, уйти?
— Да! Тебе — уйти! — сказал Филипп. — Тебе сейчас надо не просто уйти, а сгинуть без следа, сержант. Испариться.
Раздавленный горем Боб как бы не расслышал этих слов. Стоял и ждал.
И дождался. Вероника обернулась к нему и сказала:
— Уходи, Боб. Так будет лучше. И… и не приходи больше. Совсем.
Честно признаться, Филиппу было его жаль. Полгода, по словам Генрика, он трепетал перед этой девушкой, боготворил ее, ловил каждую улыбку, каждый взгляд… и вот теперь, когда забрезжил перед ним свет взаимности, появился соперник. Наглый, самоуверенный. Красивый, что греха таить. Появился и разрушил его хрустальный замок.
За три дня всего.
Вдребезги.
Ушел он тихо и незаметно — как растаял. А Вероника положила руки Филиппу на плечи и предложила:
— Идем ко мне?..
Неужели нашелся бы мужчина, который ей отказал?
Он рисовал пальцем фигурки на ее гибкой загорелой спине, стараясь непременно использовать также и волнительную территорию пониже, а она угадывала:
— Бабочка? Нет? Значит, цветок! А это, наверное, кролик или зайчик. Нет? Почему тогда уши длинные? Ах, ослик!… Вон оно что!… Так ты считаешь, что на мне можно
И она задала! Вулкан! Никакой нежности, никакой пощады — ни к себе, ни к партнеру, — только прекрасная в своей неповторимости дикая чувственность…
Нельзя сказать, что Филипп выступал в роли безропотной жертвы, но и считать себя укротителем оснований у него тоже не было…
— Ты уходишь? — спросила она сонно (было уже за полночь). — Почему?
Как сказать влюбленной в тебя женщине, желанной, нравящейся, но нелюбимой (тобою же настойчиво перед этим убеждаемой и убежденной наконец в обратном), что пришла усталость, не физическая, нет — психическая? Как объяснить, что усталость эта — от ее присутствия в личном твоем пространстве?
Какой идиот может на такое безумие решиться?
И как в таком случае солгать?
— Служба, будь она неладна! Мало ли что… — сказал Филипп, вложив в интонацию предельное количество огорчения. — Простишь?..
Вероника чуть-чуть приоткрыла глаза, улыбнулась ласково и послала ему воздушный поцелуй.
— Уж постараюсь. Но провожать не пойду, хорошо?
— Спи. — Он поцеловал ее волосы. — Спи…
В комнате его ждала записка от Генрика. “Ты, котяра! Можешь скакать до потолка — нам дали все, что обещали: и увольнительную на сорок восемь часов каждому (с 12.00 завтрашнего дня), и по пять штук отпускных. Я лично буду загорать во Флориде, а ты? Думай, время есть. Спать завтра можешь, сколько влезет (тебе, кажется мне почему-то, это не повредит), но в указанный срок изволь прибыть к штабу. В “гражданке”. Оставляю также любопытный документ. Ознакомься, если будешь в силах”.
Филипп разделся, забрался под одеяло, проинспектировал свои возможности и, решив, что вполне в силах, взялся за бумаги.
Документом оказалась копия штатного расписания “Отдельной военно-технической базы № 18”, как официально именовалась организация, приютившая Филиппа, с пояснениями, сделанными рукой Генрика.
Что ж, знать штатное расписание воинской части, которая будет родной целых три года, безусловно, необходимо.
Во главе базы № 18 стоял привычный тандем: командир части (в звании капитана) — начальник штаба (капитан же). Часть насчитывала шесть довольно куцых полевых взводов (по восемь человек), каждым из которых руководил сержант-наемник. Ради порядка и грамотного обращения со сложной военной техникой взводы курировались также лейтенантами из Братьев (батал-кураторами), присоединяющимися к своему взводу, в общем, только на время непосредственно боевых действий. Многочисленные незаполненные ячейки должностей говорили о том, что при необходимости (читай — полномасштабная война) каждый взвод может доукомплектовываться до вполне приемлемой численности в сорок человек. И часть тогда превратится в нормальную, очень мощную и мобильную, десантную роту. Из вспомогательных структур присутствовали: взвод материально-технического снабжения (командир сержант Бобков) и взвод боевых машин, состоящий из одного штабного мини-транспортера и двенадцати БТДиОП. Под этим громоздким и труднопроизносимым названием скрывались “фаллопланы” — Боевые Транспортеры Десанта и Огневой Поддержки. Машины несли “личные” номера взводов (например, транспортер матвзвода обозначался “девяткой”, а транспортер четвертого взвода… правильно, “четверкой”). Оставшиеся отчасти бесхозными три машины (10, 11, 12) использовались по мере надобности и являлись скорее учебно-боевыми, нежели чисто боевыми.