Имя твоего волка
Шрифт:
И Марго замерла на полушаге, дотронувшись ногой до следующей ступеньки, но так и не поднявшись на нее, удерживая это странное, ускользающее ощущение. Того, что могло бы быть, но чего никогда не будет. Улыбка уже дрожала и соскальзывала с ее губ; солнце, пробивавшееся сквозь тяжелую портьеру, стремительно тускнело; перила, только что такие теплые и нежно-бархатистые, затвердевали под ладонью… Марго захотелось расплакаться… От бессилия удержать то, чего никогда не будет?
И вдруг ей показалось, что это все уже было. Умирающее солнце дотронулось до портрета над лестницей, и Марго
Мама… мама в этом белом шелковом платье когда-то спускалась по этой самой лестнице и гладила мягкой надушенной рукой перила; а мужчина, которого она любила, улыбался ей и протягивал руки. Сияло серебро в столовой; переливалось драгоценными камнями вино в бокалах; оживленно переговаривались гости, ожидая начала обеда… Когда-то… Жизнь, которая когда-то была… Жизнь, которую еще помнит дом — раньше веселый и смешливый, а теперь мрачный и постаревший; помнит, с ревнивой тоской охраняя свои воспоминания от посторонних. «А я посторонняя? — Да, да, посторонняя… Была посторонней — всегда», — подумала Марго, вспоминая, как она раньше ненавидела этот дом и даже не пыталась вглядеться и прислушаться — ПОСМОТРЕТЬ в глаза своему собственному дому так, как учила смотреть старуха… Помнят эти ступени, обычно сварливо скрипучие, а теперь притихшие под осторожными шагами Марго; угрюмая гостиная, которая сегодня так заискрилась и ожила под солнцем — как раньше; перила, настороженно выгнувшиеся под ладонью Марго… Они помнят… вспоминают… то, что когда-то было… то, что могло быть… то, что может еще когда-нибудь быть? А почему бы и нет?
И Марго, чувствуя, как опять оттаивают и теплеют — как живые — деревянные, помнящие еще прикосновение рук ее мамы, перила, удивилась своей собственной улыбке, неожиданно скользнувшей на губы — следом за своим шепотом — заклинанием: «До осени… До осени…»
Старуха дожила до осени, как будто наколдовав напоследок летних дней — до самого конца сентября. А в день ее смерти трава поседела в первый раз, прихваченная жестоким и особенно странным после вчерашнего теплого солнца заморозком.
Старуха умерла на рассвете.
В бесцветный час между умирающей ночью и еще не рожденным утром. Когда небо, роняя пушистые клочья влажного тумана, так близко нагибается к земле, что его можно потрогать. Когда приснившиеся сны еще не потеряли свой цвет и реальность и кажется, что их тоже можно потрогать — как небо…
Марго проснулась от старухиного взгляда.
В эту ночь она так и не ушла домой. А прогнать было некому. Старуха уснула, вдоволь напившись травяной горечи из глиняной кружки. И Марго устроила себе постель на деревянной лавке — напротив старухиной кровати.
Сны пришли почти сразу же. Прежние — страшные. Только почему-то в эту ночь у них не было полной власти над Марго. Они только приближались мутными тенями, трогали влажно и зябко, как утренний туман, и снова отступали. А Марго вспоминала о спящей рядом старухе и совсем вырывалась из липких пальцев пугливых снов. Вслушивалась в дыхание
А на рассвете Марго проснулась от старухиного взгляда. Бесцветные утренние сумерки, похожие на туман из сегодняшних снов, растворяли старухино лицо в мутное пятно. Марго видела только черные глаза, такие ясные и яркие, как будто за угольной оболочкой затаилось до поры до времени так и не усмиренное пламя. На секунду Марго стало страшно. Страшнее, чем в самом живом и жутком из ее снов. Вдох застрял в сведенном судорогой горле. Она хотела что-нибудь сказать — и не могла. И они так и лежали молча какое-то время со старухой, глядя друг другу в глаза. А потом Марго заметила, что старухины губы шевелятся.
— Что? Что? — Марго соскочила с лавки, путаясь в одеяле, проклиная себя за глупый испуг. Волк завертелся у ног, вопросительно тыкаясь холодным носом в ладонь.
Ей пришлось наклониться к самому старухиному лицу, чтобы что-нибудь расслышать.
— …Бывают… бывают люди, которые родились не в то время и не в том месте… — голос был похож на шелест сухих листьев в безветренную погоду. Услышишь — только если очень захочешь услышать.
Она ведь уже говорила это… Где? Когда?
Да бывают. И за это их забивают камнями. Или прогоняют в разваливающуюся хижину среди леса. Умирать. За то, что они родились не в то время или не в том месте.
— Да, — согласилась Марго. «Ты говоришь про нас обеих, да?» — Да. Что тебе принести? Пить?
Старухина рука почти невесомо легла на ладонь Марго.
— Только, девочка, — старухин шепот обжигал щеку; как будто огонь прятался не только на дне ее глаз, но и внутри дыхания, — если очень долго идти… Если у тебя хватит сил, мужества и терпения… Ты можешь когда-нибудь найти — свое место и свое время.
«А ты нашла?» — чуть было не спросила Марго. Не спросила. А старуха услышала этот незаданный вопрос. Улыбнулась.
— Дорога петляет. Когда-то ты встречаешь в лесу плачущую девочку и думаешь, что нужно бы пройти мимо, потому что тебе не по пути… Ты слышишь крик о помощи и не хочешь его слушать — потому что не хочешь ступать на незнакомую дорогу, где вязнут ноги. Тебе кажется, что приходится сворачивать — туда, куда не нужно. Но, может, только кажется? Дорога петляет… Но если очень долго идти…
Старухина рука бессильно соскользнула с ладони Марго, царапнула по одеялу. У Марго опять перехватило дыхание. Старухино лицо изменилось. Застыло неподвижной маской, «Я ничего не знаю о ней, — с отчаяньем подумала Марго. — Даже ее имени. Я не знаю даже ее имени».
— Кто ты? — спросила она у превращающегося в мрамор лица с тускнеющими углями глаз.
— А ты?
Это был последний старухин вопрос, и последняя улыбка, так и замерзшая в уголках губ. Ответить Марго так и не успела.