Имя твоего волка

Томах Татьяна Владимировна

Потому что все знали: в это место (заколдованное, дурное) лучше не соваться — тем более ближе к ночи. Да и потом, были еще собаки (выписанные паном Владиславом откуда-то из-за границы для охраны дома — после того памятного пожара), которых вечером спускали с цепи, из-за чего даже прислуга не рисковала выходить во двор. Поговаривали, что эти собаки в клочья изорвали каких-то нищих, которые имели неосторожность попросить ночлега в ведьмовском доме. Одного раза было достаточно — с тех пор странники и богомольцы обходили проклятый дом стороной; да и свои, местные, без особой нужды тоже не совались… что же он, Анджей, дурнее всех?

Анджей сердито дернул плечом, с трудом отрывая прямо-таки прилипший (может, все

таки ведьма?..) взгляд от темного сада за угрюмой решеткой и заставляя себя — с тяжелым вздохом — развернуться назад, к деревне. К разъяренному от ожидания и голода дядьке (гора мускулов на черной от загара, копоти и грязи спине; грохот молота, с уханьем падающего на наковальню; и тяжелый, ничего хорошего не сулящий, рык: «Ты где шаландался, бездельник?!»).

Наверное, все-таки злые собаки пана Владислава тут были ни при чем… как и дурная, ведьмовская слава дома (не то чтобы Анджей вдруг вот так, с сегодняшнего дня, перестал этого бояться… скорее, это все стало просто не важно… не так важно, как раньше). Да и решетка, наверное, тоже была ни при чем… Или как раз решетка-то и…

Вот, совсем недавно они шли по дороге, и Анджей держал за руку маленькую испуганную заплаканную девочку и чувствовал, как ее застывшая (похожая на холодную мертвую рыбку) ладошка согревается и оживает в его руке. И ему нравилось это чувствовать и нравилось идти рядом с ней. Просто маленькая девочка, которой одиноко и страшно — никакая не ведьма, какие дураки это придумали про нее?.. Вот так бы идти и идти — и не оглядываться… В конце концов, что оставалось у него за спиной — мамка и отчим, которым нет до него никакого дела; братец — подлиза и ябеда, тихонько хихикающий в кулак, когда отчим (нередко по наущению того же лиса-братца, своего родного сына) в очередной раз устраивал Анджею взбучку; сердитый кузнец, который только и знает, что орать и давать подзатыльники; пацаны… пацаны, с которыми вместе столько лет и столько игр… пацаны, которые уже давно и так же весело играют в эти игры и без него, Анджея, — с тех пор, как он стал работать на кузнице… пацаны, которые сегодня смотрели ему вслед, пряча в кулаках камни — как будто он был для них чужаком… Все? Все.

Совершенно ничего, ради чего стоило бы возвращаться. Если бы, конечно, ему было куда уйти. Потому что маленькая ладошка выскользнула из его руки (волшебная золотая рыбка, которую ему повезло случайно поймать, выскользнула из ладони и опять растворилась в темной воде…); и тяжелая решетка со скрежетом захлопнулась перед ним, отрезая его от уходящей девочки. И все, что ему осталось — только смотреть ей вслед…

А вечером разозленный (более всего тем, что провинившийся подмастерье даже и не собирался оправдываться) дядька запер Анджея в кузнице — в назидание и с целью наведения порядка на полках со старыми инструментами. Анджей попытался было выбраться — тщетно, потому что запоры на двери и ставнях были крепкими, как и сама дверь со ставнями. Едва не расплакавшись с досады — в том числе и на собственную глупость: это ж надо было притащиться самому к дракону (то есть к разъяренному дядьке) в пасть — и устав от бесполезных попыток выломать треклятую дверь, Анджей задремал-таки к утру на куче какой-то ветоши, сваленной в углу, думая о девочке в белом платье, о сумасшедшей Анне, которая, наверное, сейчас с ужасом смотрела в черный колодец, видимый только ею одной (…нет, не только — еще девочкой, той самой маленькой девочкой в белом платье…) — и о своем обещании. Обещании, которое Анджей так и не выполнил.

Потому что утром, когда хмурый дядька открыл дверь кузницы — и Анджей выскочил диким зверьком из клетки, увернувшись от тяжелой и неповоротливой дядькиной руки и грозного окрика «Куда, паршивец?!» — утром Анна была уже мертва.

Она не удержалась-таки — и сорвалась на самое дно своего черного колодца, где ей мерещилась

утонувшая дочка.

«…А я знала-знала… ума решилась Аннушка-то… все ведьма наколдовала-то…» — причитала мамка Анджея, Аннина соседка; и собравшиеся вокруг вынутой из колодца Анны-утопленницы бабы неодобрительно качали головами и ахали, соглашаясь. А Анджею, протолкавшемуся было вперед — и шарахнувшемуся от страшного неживого синего Анниного лица и навсегда замерзшей на нем улыбки — захотелось накричать на мамку и даже ударить ее, чтобы она только замолчала.

И, сейчас же устыдившись этой нелепой и нехорошей мысли, он рванулся назад, опять расталкивая причитающих баб, — бежать. От лживых мамкиных всхлипываний, ахов и охов, от страшной Анниной улыбки (и чему улыбалась — черной воде-убийце, своей мертвой дочке, которая мерещилась ей в этой воде?..), от своей невыполненной клятвы. «Так приведешь Анну-то?» — темные, настороженные, но уже почти улыбающиеся надеждой девочкины глаза — «Приведу. Чем хочешь поклянусь — приведу». Хвастливый лгун. Клятвопреступник. Ему не было прощения. И все-таки он надеялся… надеялся — увидеть ее и объяснить.

Пренебрегая неизбежным наказанием за самовольные отлучки (с того случая дядька стал еще более суровым и непреклонным), Анджей приходил к железной калитке — и ждал, примерзая ладонями к холодным тяжелым завиткам ограды. Но девочка так и не пришла. Однажды он видел далеко за деревьями смутный светлый силуэт, промелькнувший так торопливо, что Анджей не успел ни окликнуть его, ни даже поверить в то, что это ему не примерещилось. Да, в общем-то, мало ли привидений могло бродить по этим «плохим местам» в дождливых летних сумерках?..

Странно, мысль о привидениях и прочей нечистой силе больше не пугала Анджея. Его тянуло к проклятому дому, как пчелу к кадушке меда. Он уже больше не надеялся встретить девочку (ну почти не надеялся) — он просто приходил посмотреть. Посмотреть на ее дом — огромный и такой мрачный с виду… Интересно, как ей там живется? Скучно? Одиноко? Или она уже привыкла так жить — со своим сердитым и молчаливым дядей и уродливой нянькой. Не с кем поболтать, не с кем поиграть… хотя, наверное, в этом доме вообще не очень-то весело играть. Но, по крайней мере, в деревню девочка больше не приходила. Ну и правильно.

Анджей встретил ее как-то следующим летом. Не то чтобы случайно… На самом деле он изрядное время перед этим наблюдал и караулил. В деревне говорили, что панночка повадилась таскаться к Лесной ведьме — мол, нашли друг друга, бесовские отродья. И правда, почти каждый день в высоком деревянном заборе, который позади дома продолжал кованую ограду, аккуратно отодвигалась одна доска и в узкую щель ловко и быстро проскальзывала маленькая девчонкина фигурка. Озиралась — не подглядывает ли кто? — и торопливо спускалась в заросшую лопухами лощину, где уже начиналась узкая, но довольно приметная тропинка, направлявшаяся к лесу. К самой Лесной ведьме, надо думать. Вот на этой самой тропинке однажды и оказался Анджей. Выбрался из-за ежевичных кустов — с горстью черных, истекающих соком, спелых ягод. Вроде как случайно. Едва не столкнувшись нос к носу с торопящейся девочкой.

Девочка шарахнулась в сторону — собираясь бежать? — но разглядела Анджея и приостановилась. Она подросла — вытянулась и немного похудела за этот год — и уже почти доставала Анджею до плеча. Только взгляд у нее остался прежним — настороженным и напряженным — как тогда, когда она впервые взглянула на Анджея, отняв от лица ладони, перепачканные грязью и кровью…

— Привет, — сказал Анджей и улыбнулся. Успокаивающе и дружелюбно. По крайней мере, он надеялся, что так.

Девочка промолчала. Только качнулась назад — еле заметно. Так, как вздрагивает дикий зверь при звуке человеческого голоса, секунду медля перед тем, как сорваться и убежать.