Иначе жить не стоит. Часть третья
Шрифт:
Прикрыв один глаз (он так и не вспомнил потом, который), он сжал руками штурвал и начал крутить его влево.
Задвижка медленно открылась, пропуская в трубу водяной пар. Слышно было, как он там шипит и словно приговаривает, пришептывая: «Расчищаю, очищаю…»
Палька отключил пар и включил кислородное дутье. Осторожно. Сперва обычную концентрацию — двадцать пять процентов, потом — с каждой минутой — увеличивая содержание кислорода.
Одним глазом он все время видел показания прибора:
Шестьдесят пять…
Семьдесят…
Семьдесят
Восемьдесят!
Саша прав — теоретически взрыв не исключается, поскольку пиросернистые соединения могли образоваться на стенках труб, упасть в нижнюю часть скважины, загореться в воздухе…
Все дело в том, что с газом нужно обращаться деликатно. Не на ты, а на вы.
Прислушался — ровное гудение.
— Хорош! — крикнул он и медленно пошел прочь, мельком заметив, что ноги стали ватными, а лоб и шея — в поту.
— Вот в чем и была ошибка, — сказал он Липатову. — Надо сперва продувать паром и затем подавать дутье постепенно.
Они пошли к Саше, на пульт управления, и занялись показателями процесса, не считая нужным возвращаться к тому, что пережили.
— А Никита — молодец! — в середине обсуждения сказал Палька. Теперь ему ясно представилось, как из группы растерявшихся людей выбежал Никита, как он пробежал мимо убитого Феди Голь, мимо ослепшего Сверчкова, пригнув голову под огненными брызгами. Как он глотнул воздуха побольше, бросился в огонь, схватился голыми руками за нагревшийся штурвал и начал крутить его вправо, вправо, вправо, перекрывая дутье…
— Ого, вот это показатели! — воскликнул Саша, не отрывавший глаз от самописцев.
Палька кинул взгляд на показания, улыбнулся и притянул к себе графин.
Стакан куда-то запропастился, он начал пить из горлышка. Вода стекала по подбородку, горлышко было неудобное. Но он выпил всю воду, сколько ее было.
— Схожу к ребятам, расскажу, — вслух подумал он. — Сверчок обрадуется.
Больница всегда внушала ему страх, а теперь — больше, чем обычно. Белая безглазая мумия, лежавшая на одной из коек, заставляла его содрогаться от ужаса и жалости.
Выдержка Сверчка, его оживленный голос были непостижимы. Палька не знал, как держаться с ним, — проявлять сочувствие или делать вид, что все в порядке.
Инстинктом он выбрал лучшее — докладывал обо всем, что происходило на опытной станции. Никиту это не интересовало. Работает станция, и ладно, только взрывов больше не устраивайте. А Сверчку нужно было знать все, Палька отчитывался перед ним, как перед дотошным начальством, по всем показателям. Сверчок имел на это право. И Палька заставлял себя приходить ежедневно.
Здесь он встречался с Клашей.
Решение, принятое ранним утром в Москве, оказалось легкомысленным и несбыточным. Но именно потому, что теперь об этом и думать было стыдно, мысли о Клаше стали неудержимы, они всегда были с ним, тревожа и мучая, и нужны были все силы, чтобы держаться,
Поняв, в какие часы бывает Клаша, он переменил час, но и Клаша переменила — так уж выходило, что они сталкивались у постели Сверчка. В такие минуты Сверчок держался еще веселей — до ужаса. Палька спешил уйти, оставить Клашу с ним вдвоем. Но Сверчок говорил дребезжащим голосом:
— Ну, чего спешишь? Я теперь провожатый плохой. Будь другом, проводи Клашеньку, ведь темнеет уже!
Откуда он знал, что темнеет?
— Я еще не собираюсь уходить, Степа, — говорила Клаша, — чего ты меня торопишь?
— Сейчас начнутся вечерние процедуры, тебя выгонят.
Они уходили вдвоем и шли по сумеречным улицам, сохраняя между собою дистанцию в добрый метр. Они говорили о Сверчке, обсуждали, поможет ли ему Филатов.
И однажды Клаша сказала, опустив голову:
— Если он ослепнет, я его не оставлю.
После этого они долго молчали. Наконец Палька спросил самым безразличным тоном, на какой был способен:
— У вас все уже было решено?
— Нет, — быстро ответила Клаша. — И не могло быть решено. Я сказала — если.
— Степа не тот парень, чтоб принять жертву.
— Он никогда не почувствует жертвы. И с ним всякая девушка… Он такой хороший!..
— Да, — подтвердил Палька.
Они подошли к ее дому. Несколько метров от угла до ее двери были самыми трудными. Палька заставлял себя не замедлять шаги, не топтаться на месте, а дружелюбно попрощаться и уйти. Обычно это удавалось, но сегодня, чтобы отвлечься от того разговора, он начал рассказывать ей о московских друзьях, о стихах поэта Тихонова…
— Я знаю их, — сказала Клаша. — «А ты забыл, что хмур и сед и что тебе не двадцать лет…»
И тогда он сказал:
— Но нам-то двадцать! Давай прогуляемся немного.
— Мне еще к семинару готовиться, — ответила Клаша, — и прошла мимо дома, припоминая разные стихи, и произнесла две изумительные строчки:
Так мужество по-новому встает, Когда к нему приходит испытанье.Рассказать бы ей, как он недавно стоял один возле скважины, положив руки на штурвал и зная, что держит в руке жизнь или смерть… Нет, получится похвальба.
Они еще долго бродили по тихим улицам, открывая все новые совпадения вкусов и мыслей.
Прощаясь, он спросил:
— Ты когда завтра придешь?
— Как всегда. А ты?
— И я.
Но на следующий день он не увидел Клашу. Сверчок как бы между прочим сообщил, что она приходила днем и читала вслух.
Палька вышел с ощущением пустоты. Прошел мимо ее дома — в окне не было света. Занята вечером? Нет, не захотела. Из-за Степы. Но это же невозможно! После вчерашнего вечера он твердо знал, что это невозможно.