Иначе жить не стоит. Часть третья
Шрифт:
— Авария произошла не по нашей вине. Пусть нам не мешают — через месяц-полтора мы задуем новые скважины и опять дадим газ.
— Через месяц-полтора? — Сталин резко повернулся к Клинскому: — Это верно? Существует такая возможность — в короткий срок возобновить работу станции? Так, чтобы ее можно было показать без стыда?
У Клинского прыгали губы. Саша не столько услышал, сколько угадал ответ:
— Постараемся… Если вы признаете целесообразным…
— Так почему же вы не доложили нам о такой возможности? Сосредоточили все внимание на недостатках?..
Клинский пробормотал
— Но ведь вы… я имел прямую установку…
— Установкой товарища Сталина прикрыться хотите? — раздраженно прервал Сталин, рукой отмахнул табачный дым, а вместе с ним и помертвевшего Клинского, и вдруг обратился к Саше с какой-то новой, доброжелательно-веселой интонацией:
— Очевидно, доклад надо отнести к критике гробовой. Так, может, вы сами, в порядке полезной критики, доложите нам, что же у вас все-таки плохо и что не решено?
Пожалуй, никогда еще Саша не излагал так четко и то, что уже достигнуто, и то, что не решено, никогда не определял так логично внутренние трудности, которые можно преодолеть только опытами и исследованиями, и трудности внешние, которые нужно устранить с их пути. Он говорил — и видел, как смягчаются жесткие складки на лице Сталина, чувствовал, как будто переламывается весь ход заседания, как исчезает предубежденность.
Сталин слушал, посасывая погасшую трубку, потом подошел к карте угольных месторождений и поманил к себе Сашу:
— Покажите, где вы предлагаете построить новые станции.
Спокойно, как к любому другому заинтересованному собеседнику, Саша шагнул к нему и карандашом поставил несколько точек на карте; и тут же объяснил, сколько неразведанного их ждет на разных углях и разных пластах и как важно провести опыты в различных условиях. Вспомнив утверждение Клинского о том, что подземный газ дорог и поэтому подземная газификация экономически не оправдывается, Саша начал доказывать, что стоимость газа на маленькой опытной станции… Не дослушав, Сталин обернулся к участникам заседания:
— Так вообще нельзя рассуждать. Подземная газификация угля имеет для нас не только экономическое, но и большое социальное значение. Это — возможность ликвидации тяжелого подземного труда.
Округлым движением руки с зажатой в ней трубкой Сталин как бы вызвал притихшего докладчика:
— Какую экономику вы имеете в виду, товарищ Клинский? Есть экономика бакалейного лавочника, и есть экономика государственная. Я стою за экономику государственную. Мы должны смотреть вперед и думать о проблеме кадров для шахт. В Соединенных Штатах Америки миллионы безработных, там вопрос о кадрах решается легко. А у нас благосостояние народа растет и будет расти с каждым годом. Безработицы у нас давно нет, а нехватка рабочих рук становится острой. Вот этот вопрос кадров для угольной промышленности мы должны учитывать при решении вопросов подземной газификации. Газ пока обходится дорого? Пусть товарищи нам докажут, что дело реальное, возможное, а уж мы сумеем создать новую отрасль промышленности и удешевить подземный газ. Так обстоит дело с экономикой. Не правы товарищи, которые не понимают этого, не понимают социального значения задачи.
Саша мельком увидел, что Клинский совсем вобрал голову в плечи, тоненькой шеи
Сталин подошел к столу и одним пальцем брезгливо отодвинул бумагу, которую просматривал несколько минут назад. Чья-то услужливая рука убрала ее совсем.
— Снимать, арестовывать хотели, — как бы про себя сказал Сталин. — А выходит, помогать надо. По-деловому помогать новому делу. — Он чиркнул спичкой и раскурил трубку. — Еще кто-либо хочет сказать?
Бурмин несмело приподнял руку — вроде и просит слова, вроде и не просит.
— Теперь уж молчи, раньше надо было, — сказал Сталин, и большая коричневая рука Бурмина стыдливо спряталась под стол.
— Так будем решать, товарищи? Видимо, надо в трехдневный срок подготовить документ, как и чем помочь Углегазу…
Саша все еще стоял у карты. Стараясь не шуметь, он на цыпочках прошел к своему месту, сел — и вдруг почувствовал себя обессиленным, выпотрошенным, будто в эти несколько минут израсходовал всего себя. Как сквозь сон, доносились до него деловые голоса:
— Обеспечить финансирование…
— Очень важно испытать на бурых углях Подмосковного бассейна…
— Организовать в вузах подготовку кадров…
— …а главное, всячески ускорить работы.
В этот деловой лад врезался громкий, страстный голос:
— С таким директором, как Олесов, не очень-то ускоришь!
Саша вскинулся и увидел бледное лицо Алымова, трепещущее вдохновением и надеждой.
— Директора и сменить можно, — весело сказал Сталин, — в Углегазе, видимо, хватает энергичных, настойчивых людей!
И он улыбнулся Алымову.
Вышли вчетвером: Бурмин, Клинский, Алымов и Саша.
— Ну, счастлив твой бог! — отдуваясь, сказал Бурмин. — Понравился ты!
— Феноменальное везение! — нервно подергиваясь, поддержал Клинский. — Кто мог предвидеть, что так обернется? Ведь установки были прямо противоположные!.. Прямо противоположные!..
О чем они? — удивился Саша. Как они могут — об этом — такими словами? Понравился… везение… обернулось… Разве могло решиться иначе?..
И вдруг из всей массы впечатлений память выделила те страшные, но как-то буднично прозвучавшие слова: «Снимать, арестовывать хотели…» Значит, это нам действительно грозило! Вот какими были эти «прямо противоположные установки»! И все было подготовлено к тому? Проект решения уже лежал на столе, справки на каждого — в папке у Берии. Сталин уже произнес свои презрительно-гневные слова. И если бы смелость отчаяния не подняла его, Сашу, на спор… если бы он испугался и промолчал, как Алымов и Бурмин…
— Д-да, это победа! — говорил рядом с ним Бурмин, тяжело дыша оттого, что ему трудно было нести свое массивное тело. — Теперь можете рассчитывать на самую широкую помощь. Теперь…
Горькие мысли сразу отлетели, — нет, Саша отстранил их: потом додумаю, потом… Ведь победа! Как бы там ни было — победа! Вся тяжесть последних недель — позади. Победа!
И уже не хотелось слушать ни рассуждений Бурмина, ни жалких оправданий Клинского, ни захлебывающегося голоса Алымова, запомнившего только последние слова и улыбку Сталина, которой он придавал какое-то особое значение.