Иная
Шрифт:
Все это время мама с Дашай были очень заняты. Постепенно, по мере того как я крепла, они рассказали мне, что они делали.
Вампирская сеть, как я узнала, работает примерно как подземная железная дорога. Когда вампир попадает в беду, другие предоставляют ему транспорт, еду и убежище. Связные моей матери также тайком переправляли спасенных животных подальше от всякой угрозы и обменивались товарами и услугами по бартеру. Но в первую очередь шел обмен информацией.
Друзья мае в Саратога-Спрингс рассказали ей, что сообщение о папиной смерти появилось в местной газете —
Мама не стала показывать мне все фотографии сразу, дабы избежать слишком эмоциональной реакции. Но трудно было сдерживать чувства, особенно когда я впервые взглянула на снимки. Изображение покинутого дома шокировало меня не меньше, чем вид черного мрамора надгробья. РАФАЭЛЬ МОНТЕРО, было написано на нем, а ниже — цитата: GAUDEAMUS IGITUR JUVENES DUM SUMUS. Дат не было.
— Что означает эта надпись? — спросила Дашай.
— «Так возвеселимся же, покуда молоды», — перевела мае.
Я и не знала, что она читает по-латыни. Она обернулась ко мне.
— Он иногда произносил эту фразу в качестве тоста.
Фотография была сделана с близкого расстояния, и на переднем плане стояла какая-то бутылка.
— Что это? — спросила я у мае.
— Похоже на верхнюю часть бутылки из-под какого-то ликера, — ответила она.
— Странная вещь на могиле, — заметила Дашай. — Может, хулиганы оставили.
Я полулежала в кровати на подсунутых под спину подушках. Харрис сидел на другом конце постели, раскрашивая раскраску. Мама отложила переправку обезьян в заповедник в надежде повеселить меня. В ту неделю, захоти я слона, уверена, она бы его раздобыла.
— Мае, — сказала я. — Не могла бы ты написать своим друзьям и попросить их сделать еще несколько фотографий? И спросить у них, кто подписывал свидетельство о смерти?
Мама подумала, что состояние у меня тяжелое, может, я даже брежу, но я послала ей в ответ громкую и ясную мысль; «Я не верю, что он умер».
«Ты не хочешь в это верить», — подумала она.
«Если бы он умер, я бы почувствовала». — Я скрестила руки на груди.
«А это уже штамп», — подумала она. Затем заблокировала свои мысли и сказала:
— Прости.
— Я прожила с ним рядом полных тринадцать лет, — сказала я. — А ты нет.
Она поморщилась. Затем повернулась и вышла из комнаты.
Пока она отсутствовала, Дашай поделилась со мной своей версией папиной смерти: его убил Малкольм. Мама рассказывала ей о нем, и она считала его воплощением зла.
— В некрологе говорится «сердечный приступ»! — возмущалась она. — Это может означать все, что угодно. Ни разу не слышала, чтобы хоть у одного из нас случился сердечный приступ, за исключением сама знаешь чего. — Она сжала левую руку в кулак, выставив большой палец, а правой изобразила молоток.
— Люди по правде забивают
— Говорят, раньше такое случалось. — Судя по голосу, Дашай не была уверена, что ей следует обсуждать эту тему. — Иногда, понимаешь, людям не приходит в голову ничего лучше. Невежественный народ берет себе в голову, что кто-то — вампир, а затем они решают избавиться от этого кого-то. — Она нахмурилась. — Я недолюбливаю людей. Не побывай я сама человеком в свое время, вообще не видела бы смысла в их существовании.
Она отвернулась от меня к Харрису.
— Слушай, а хорошо получается, — сказала она ему.
Харрис раскрашивал морского конька лиловым, причем почти не вылезал за линии. Раскраска состояла из различных обитателей моря. Осьминога и морскую звезду он уже раскрасил. Я подвинулась заглянуть ему через плечо и уловила его мятное дыхание (он чистил зубы дважды в день). Мне хотелось, чтоб он никогда не уезжал.
— Где Джоуи? — спросила я.
— Дремлет на крылечке. Как обычно. — Дашай была о Джоуи невысокого мнения. — Что ж, Ариэлла, сегодня ты гораздо больше похожа на себя. Наверное, тебе гораздо лучше.
— Надеюсь. — Я снова уставилась на фотографии. — Как по-твоему, что сталось с нашими книгами и мебелью и прочим добром?
— Хороший вопрос. — Она поднялась и потянулась всем телом. — Не знаю, но спрошу.
Получение ответов заняло несколько дней, и за это время мне надоело болеть. Я начала ходить по дому, затем по двору. На южной стороне дома мама посадила темно-синие гортензии и свинчатку. Когда я видела их в последний раз, это были просто зеленые кусты, но за неделю моего отсутствия в этом мире они расцвели. Я признала их по фотографиям из книжки, которую мне дала мама. Воздух пах гипнотически сладко из-за ночного жасмина и соцветий апельсиновых и лимонных деревьев. Во Флориде трудно предаваться унынию, подумалось мне.
Но потом я направилась по тропинке, до тех пор не исследованной мною, и обнаружила сад совсем иного рода. Розы вились по шпалерам, окаймленным алтеем и львиным зевом. По граням фонтана, выполненного в форме обелиска, стекала вода. Клочок земли обрамляли высокие травы. Все в саду было черное: цветы, травы, фонтан, оплетавшие фонтан лозы, даже вода в нем.
— Добро пожаловать в мой сад печали. — Меня догнала Дашай.
Мы уселись на черную чугунную скамью и стали слушать фонтан. Мне это напомнило прочитанный у Готорна рассказ «Дочь Рапаччини», где действие в основном происходит в жутком саду ядовитых растений, похожих на драгоценные камни.
Однако темнота этого сада странным образом успокаивала.
Почему ты посадила его?
— Я читала о готических садах. Две или три сотни лет назад, если ты потерял того, кого любил, ты сажал траурный сад и, сидя в нем, оплакивал утрату. Тебе надо позволить себе скорбеть, Ариэлла.
— У тебя умер кто-то из любимых?
— Я потеряла родителей и первую любовь, все за один ужасный год. — Глаза ее были как янтарь, ясные, но непроницаемые. — Это случилось еще на Ямайке, давным-давно.
Она перевела взгляд с фонтана на меня.