index

Неизвестно

Гелий проснулся под утро. Выйдя из сарая, где спал вместе с половиной отряда, он запоздало вспомнил, что забыл совет товарища Итина – написать отцу. Хотя бы пару слов – жив, здоров, ждите. Застегивая ремень, он торопливо вернулся в сарай. Было темно, снаружи едва различались ограды и избы деревни. У входа внутри тускло горела керосиновая лампа, реквизированная в каком-то из домов. Гелий подгреб ворох соломы и хотел устроиться с блокнотом и карандашом. Подошел часовой, до того топтавшийся у двери.

– С огнем осторожнее – сказал он – нарочно здесь сено гребли, чтоб от огня подальше.

– Я смотрю –

ответил Гелий – после уберу, как закончу. Утром обоз собрать – не до писем будет.

– Ну смотри – сказал часовой – мое дело, предупредить.

Он не уходил, переминаясь с ноги на ногу рядом. Ему было скучно ходить вокруг сарая, вглядываясь во тьму – потому что так было положено, хотя врага рядом не было и не ожидалось. Когда завтра повезут хлеб, тогда придется быть настороже – особенно если банды из леса узнают про груз. А пока – можно было поболтать с товарищем, опершись на винтовку как на посох.

– Слушай, а как тебя зовут? – спросил часовой – по настоящему. Меня – Павел.

– Гелий – упрямо ответил Гелий – я и в бумагах так выправил. Чтобы по-новому. Как в отряд вступил.

– И в билете тоже? – усмехнулся часовой – или ты не “сокол”? Как же тогда тебя взяли?

– В апреле вступил – поспешно ответил Гелий – вот.

Он достал заветную красную книжечку. Часовой привычно открыл ее – как всегда проверяют документы – прочел, и снова усмехнулся.

– Что ж ты партию в заблуждение вводишь? – сказал он – я слышал, говорил ты товарищу комиссару, что профессор твой отец, а записано – “из пролетариата”.

Вступая, Гелий указал в анкете об отце – “служащий народу”. Так всегда говорил отец об интеллегенции – однако всего за день до того сам Вождь в одной речи сказал “служащий всему народу класс пролетариат”. Писарь в ячейке счел строку анкеты за красивую фразу, и вписал как привычно. Гелий заметил это, лишь когда получил билет – но поправлять не стал, считая даже более почетным.

– Пролетарии без испытательного срока вступают, интеллегентам же полгода положено – сказал часовой – нехорошо получилось, будто ты примазался. Может, и наш ты – а все нехорошо.

– Как из похода вернемся, как раз срок пройдет – твердо сказал Гелий – все выйдет правильно.

– Ну, смотри – заметил часовой – получается, мы с тобой в один почти день “соколами” стали. Я чуть не срезался – на вопросе, почему Союз Коммунистической молодежи, а не Коммунистический союз молодежи, как раз тогда дискуссия об этом была. Я по простоте и ответил, что звучит красиво и гордо – сокомол, “соколы”, а не какая-то комса. А оказалось, как председатель наш объяснил – коммунистический союз для всех, кому коммунизм цель конечная; а если нет и не может быть у нас целей других – что же тогда, всех по возрасту годных писать? А вот если “соколы”, то это уже наши – кто за партию и революцию уже сейчас хоть на смерть. А товарищу комиссару ты все же про ошибку в билете скажи – а то выйдет, что ты от партии тайну имеешь.

Он затянулся последний раз, и огляделся – ища, куда бросить окурок. В сарае все же не стал, повернулся, и вышел наружу. Гелий достал тетрадь, но пока не писал ничего, задумавшись над словами Павла. К тому же, трудно было решиться вырвать из тетради даже чистый один лист.

– Я – “сокол” – произнес он про себя – а комиссару скажу. Он поймет.

Павел не возвращался. Гелий опустил глаза и перелистнул тетрадь. Нацелился было на лист, следующий за исписанным – и стал писать прямо на нем, решив вырвать

после.

– Отец, я жив и здоров. Мы идем, добывая хлеб для голодающих. Вчера был бой, один наш товарищ геройски погиб – но мы победили. Если бы ты знал, какие люди сидят сейчас рядом со мной у походного костра – как герои из романа Гонгури. Мы с радостью пойдем на фронт – добивать последнего врага. Я вернусь – после победы, теперь уже близкой, потому что с такими товарищами нельзя не победить. Жаль только времени, потраченного на войну со всякой сволочью – времени, отнятого от постройки светлого будущего, как в том романе. Но это ничего – тем быстрее мы пойдем вперед, когда враг будет разбит окончательно. Уже скоро я вернусь – перед тем, как ехать на какую-нибудь великую стройку, куда пошлет нас партия.

Он хотел вспомнить, что еще говорил Итин – потому что эти слова стали теперь и его мыслью, его верой. Еле слышный шорох заставил его отвлечься – это наружу открылась дверь. Решив, что это возвращается Павел, Гелий поднял глаза.

В дверях стоял чужой. Весь в каком-то зелено-пятнистом, лохматом. Даже лицо было замотано чем-то, чтобы не белело в темноте – виднелись только глаза в щели под низко надвинутым стальным шлемом с маскировочной сеткой. Нацелив автомат – с длинным изогнутым магазином внизу, и штыком на конце ствола – штык был не привычный четырехгранный, а клинком. Гелий глядел в остолбенении, а чужак быстро запустил руку в висящую на боку сумку такого же зелено-пятнистого цвета, достал какой-то тускло блеснувший предмет, похожий на обычную бутылку, пальцами ловко что-то с ним сделал – и бросил в глубину сарая, где в сене спали товарищи.

Ослепительно полыхнуло, хлестнув светом по глазам. Ударило обжигающим жаром. Гелий зажмурился – всего на миг. Когда же он открыл глаза – чужака нигде не было, зато совсем рядом стеной бушевало пламя.

Гелий завозился с мешком – потеряв пару мгновений, чтобы сунуть тетрадь. Схватив мешок, хотел взять винтовку – но пламя уже отрезало путь. Гелий сделал шаг назад – и вывалился наружу, спиной распахнув дверь. Пламя вырвалось вслед за ним, сарай пылал уже со всех сторон – и кто-то страшно кричал внутри, но слов нельзя было разобрать. Гелий повернулся – и оказался лицом к лицу с чужаком, тем самым, или уже другим. Гелий хотел было броситься в сторону – но чужак взмахнул прикладом, и Гелий полетел с ног; в следующий миг он уже лежал лицом в землю – чувствуя, как ему крутят за спину и вяжут руки, быстро и умело. Затем его схватили – и потащили в темноту.

Враги напали перед самым рассветом. Часовые погибли на постах, не успев поднять тревогу. Разбуженный стрельбой, товарищ Итин выбежал из дома с маузером в руке. Ночь разрывалась выстрелами, беспорядочно, со всех сторон – сухо щелкали винтовки, в ответ раздавались короткие автоматные очереди, по уставу на два-три патрона, идущие точно в цель. И это было очень плохо, потому что прошедшие фронт бойцы, даже застигнутые врасплох, должны были собираться вместе, организуя рубежи и очаги обороны – значит, враг уже ворвался в деревню. Сарай с сеном ярко пылал, и кто-то кричал внутри – однако из-под уже занявшейся огнем крыши вдоль улицы бил отрядный пулемет, длинными очередями, не жалея патронов. Врага нигде не было видно – и это давало надежду отбиться. Банды, каких много было на ничейной территории, не отличались упорством в бою – обычно же целью их было скорее уйти с захваченной добычей.