index

Неизвестно

– Привет, Ань. А я вот… приехал.

Она быстрым шагом вернулась на мою сторону дороги:

– Ты откуда?

Она действительно сильно изменилась - в ней ничего не осталось от той комсомолки-активистки, какую я знал прежде. Только лишь тот же тонкий нос, навечно удивленные чем-то глаза, да круглые щеки.

– Из Монголии. Помогал братскому народу строить горно-обогатительный комбинат. Вернулся вот.

– А я смотрю: ты это или не ты? Пока красный горел - все присматривалась, а ты головой по сторонам вертишь, никак не понять. Только когда близко подошла -

поняла, что это ты, Фролов.

– Ты всегда была глазастая, Ань.

– Пошли в кооперативное кафе? “Серебряный рог”, а? Здесь недалеко, полквартала. Посидим, кофе выпьем, расскажешь, где был, что видел?

Я внимательно посмотрел на нее, и кажется, ей на самом деле было это интересно. Времени у меня было навалом и можно было часок-другой потратить на воспоминания.

– Веди меня, я все забыл уже. Четыре года прошло. Не узнаю города.

Она подхватила меня под руку и повела в обещанную кофейню. Оказавшуюся отремонтированной столовкой N6, в которой раньше кормили неплохим борщом. А теперь варили отвратный кофе из пережженных зерен - совсем не в Starbuсks закупался хозяин заведения. Но Нюрка была рада и мерзкому пойлу и стограммовой порции фруктового мороженного.

– Как вы тут живете?
– успел я спросить, пока она не обрушила на меня свое любопытство.

– У-у-у! У нас такие здесь дела! Помнишь Леньку из комитета комсомола? Он кооператив открыл: джинсы варит, значки всякие с музыкантами или актерами делает! Капиталистом заделался. А этот, болтун Сашка Дынькин, у вас в группе учился - помнишь?

– Конечно, Ань.

– Дынькин теперь в горкоме комсомола сидит. Замуж меня звал, между прочим.

– А ты что? Все меня ждешь?
– я улыбнулся.

– Дурак ты, Фролов, - ответила она уже знакомой фразой.
– Даже монголы тебя ничему не научили!

– Отчего же? Я на лошади скачу теперь как Чапаев (и это было почти правдой - Сэмюэль Батт предоставил мне тысячу возможностей научиться сидеть в седле). Могу по засохшим какашкам определить численность овец в отаре (а это откровенная ложь). Еще научился тушканчиков жарить и бить уток стрелой в глаз. Правда, нужно чтобы утка его пошире открыла, а то промахнуться могу.

– Точно - дурак, - настаивала на своем диагнозе Стрельцова, но при этом счастливо улыбалась и облизывала ложку с мороженым.

– Сама ты дура, Анька, - я никак не мог остаться в долгу.

– Ну и пусть, - непонятно ответила Нюрка.
– А Хорошавин с вашей кафедры умер. Представляешь, сидел на крыльце летом, курил, встал, выбросил сигарету и умер. Инфаркт. Сорок три года. Жена осталась и две дочери. Старшая тоже у нас училась на три года младше.

Хороший был дядька Хорошавин. Лекции читал живо, увлекательно.

– Колька Ипатьев в Чернобыль поехал по разнарядке с завода, на три месяца - сыпала подробностями местной жизни Стрельцова.
– У нас на работе шепчутся, что теперь у него детей не будет совсем. Вот скажи - зачем ему эти деньги?

– Лечиться будет. Остатки в детский дом отдаст.

– Ипатьев-то? Нет, не отдаст, - покачала своей красиво стриженой

головкой Анька.
– Он же жадный как куркуль.

– Да и бог с ним. Ты сама-то как?

Анька задумалась ненадолго, видимо размышляла о степени откровенности своего рассказа. Ложечка, которой она ковырялась в тарелке, противно скрипела.

– Осенью того года, когда вы с Майцевым уехали в свою Монголию, у меня умерла мама. Несчастный случай на производстве, - она шмыгнула носом.
– Она же на цепном заводе работала. Там какой-то трос лопнул и ее этим тросом прямо по голове. И каска не помогла. Я осталась одна. Спасибо комитет помог. Закончила институт, по распределению попала в НИИ систем управления. Только приработалась, как объявили хозрасчет. Теперь вот нашу лабораторию сокращать, видимо, будут. Как-то застыло пока все - ничего не понять.

– Соболезную, я не знал, - я накрыл ее ладонь своею.

– Я уже привыкла, - ответила Нюрка.
– Потом Дынькин решил взять надо мной шефство. Обещал звездами засыпать, - она улыбнулась.
– Только врал все. Как на горизонте появилась дочка второго секретаря горкома - всю его романтику как ветром сдуло.

Так вот в чем был секрет карьерного роста Сашки Дынькина! А я-то грешным делом думал, что это он такой полезный для комсомольского дела оказался. Дочка секретаря горкома партии - вот и вся полезность!

– А вы с Захаркой что все это время делали?
– перешла в наступление Стрельцова.

– Работали, Ань, работали как проклятые папы Карлы. Карьер видела когда-нибудь? Самосвалы, шагающие экскаваторы?

– Только на картинках в Гипрошахте.

– А мы его копали. Вот этими руками, - я показал ей свои отнюдь не землекопские ладони без единой мозоли.

– Правда?
– Было видно, что поверить мне она не может. Не был я похож на горнопроходчика.

– Нет, неправда, Ань. На самом деле мы занимались разведывательной деятельностью…

– Не хочешь говорить?

– Не хочу. Потом как-нибудь.

Она замолчала, отвернувшись к окну, за которым неожиданно пошел снег. А я посмотрел на нее внимательнее, скользнув в будущее. И то, что я там увидел, меня удивило.

– Мне сейчас пора, Ань, - сказал я.
– Давай завтра встретимся? В кино сходим?

– Давай!
– мгновенно отозвалась Стрельцова.
– А где?

– Я зайду за тобой часов в пять.

– Ты же не знаешь, где я живу?

– Знаю, Ань, знаю.

Я положил на столик червонец, что раза в два превышало стоимость счета.

– Пока.

– Пока, - отозвалась Нюрка и голос ее был весел.

Пока я бродил по городу, да трепался со Стрельцовой, уже подкрался вечер - пришла пора возвращаться домой и встречать маму.

Но я зря недооценил таланты бабки Вали - мама уже три часа была дома, пытаясь выглянуть во все окна одновременно. Соседка позвонила ей сразу после Марьванны, и, отпросившись на работе, мама понеслась домой.

Мы долго стояли в прихожей, просто обнявшись, не говоря друг другу ни слова, да и к чему слова, если их все равно будет недостаточно?