Инферно. Последние дни
Шрифт:
— Ей гораздо лучше, — сказала Лус, ведя меня к лестнице. — Она рада твоему приезду.
— Замечательно.
То, как Лус лечила болезнь Минервы, всегда было слишком загадочно для меня, но после того, чему я была свидетелем вчера вечером, эзотерика казалась, по крайней мере, не такой уж безумной.
— Лус, можно задать вопрос? О том, что я видела?
— Ты что-то видела? Снаружи? Здесь?
Ее глаза расширились, взгляд сместился к затененному окну.
— Нет, в Манхэттене.
— Si? [19]
19
Да? (исп.)
Напряженность
Обычно я легко раскладываю людей по полочкам у себя в голове — как мама свой фарфор. Однако что касается Лус, тут у меня нет никаких догадок — откуда она прибыла, сколько ей лет, в бедности или богатстве она выросла. По-английски она говорила несвободно, но грамматически точно и с еле заметным акцентом. Гладкое лицо казалось молодым, но носила она старомодные платья, а иногда и шляпы с вуалью. Руки загрубелые, поразительно сильные, с крупными костяшками, и с пальцев улыбались мне три толстых кольца с черепами.
Лус была помешана на черепах, но, казалось, для нее они значили совсем не то, что для меня и моих друзей. В целом она производила впечатление верующей, не язычницы.
— Там была женщина, — заговорила я. — За углом от нас. Она сошла с ума и выбросила все свои вещи в окно.
— Si. Это та самая болезнь. Она сейчас распространяется. Ты по-прежнему осторожна?
— Да. Никаких мальчиков. — Я вскинула руки. Лус считала — часть ее религиозных представлений, — что все это из-за того, что слишком много секса. — Но, похоже, она выкидывала свои вещи. Не так, как когда Минерва порвала с Марком и возненавидела все, что он дарил ей.
— Да, но это то же самое. Эта болезнь… От нее люди не хотят быть тем, кем были прежде. И чтобы измениться, им надо избавиться от всего.
Она перекрестилась; измениться — это и было то, чему она пыталась помешать в Минерве.
— Но Мин ведь не избавляется от своих вещей?
— Не от всех. — Лус снова перекрестилась. — Она очень одухотворенная, не привязана к вещам. Только к людям и la musica.
— Ох!
В этом был смысл. Когда с Минервой случилась беда, она, прежде всего, избавилась от Марка и остальных из «Нервной системы». А потом от своих одноклассников и от всех наших друзей, одного за другим. Я продержалась с ней дольше всех, пока все не возненавидели меня за то, что я продолжаю дружить с ней, но, в конце концов, она вышвырнула и меня тоже.
Это означало, что Мос прав: та безумная женщина избавлялась от своих вещей, выкидывала в окно всю свою жизнь. Интересно, откуда он узнал?
Я подумала о зеркалах наверху: все они затянуты бархатом. Мин не хотела видеть собственное лицо, слышать звучание собственного имени — и внезапно все это обрело смысл.
Лус дотронулась до моего плеча.
— Вот почему хорошо, что ты здесь, Перл. Думаю, сейчас ты можешь сделать больше, чем я.
Я ощущала в кармане музыкальный плеер, на который был записан большой рифф. Сама я ничего поделать не могу, поскольку не имею никакого отношения ко всей этой эзотерике с черепами, но, может, фотличная музыка…
Лус начала подниматься по лестнице, сделав мне знак следовать за ней.
— Еще
Она остановилась, повернулась и снова перекрестилась.
— Angeles de la lucha? [20] Быстрые? На крыше?
Я кивнула.
— Типа, как ты описывала, что видела их здесь.
— И они забрали эту женщину?
— Не знаю. Я ушла оттуда.
— Хорошо. — Она протянула руку и погладила меня по лицу грубыми, пахнущими травами пальцами, — Это не для тебя — борьба, которая предстоит.
20
Ангелы сражаются? (исп.).
— И куда ангелы забирают людей? — прошептала я.
Лус закрыла глаза.
— Куда-то очень далеко.
— Типа, на небеса?
Она покачала головой.
— Нет. На самолет. И везут туда, где делают изменения в них прочными, чтобы те могли сражаться на их стороне. — Она взяла меня за руку. — Но это не для тебя. И не для Минервы. Пошли.
Пока мы поднимались наверх, я заметила много новых украшений. Стены лестницы были покрыты деревянными крестами, тысячи маленьких отчеканенных из металла фигурок, прибитых вплотную друг к другу. Фигурки сами по себе не были какими-то необычными — туфельки, платьица, деревья, собачки, музыкальные инструменты, — но эта смесь выглядела ужасно дико.
И конечно, тут были черепа. Их нарисованные черным глаза таращились из теней; каждый этаж был чуть темнее предыдущего. Окна здесь замазаны черной краской, зеркала задрапированы красным бархатом. Уличный шум стихал по мере нашего подъема, воздух становился все более неподвижным, как затонувший корабль.
Остановившись у комнаты Минервы, Лус подняла с пола полотенце и вздохнула с извиняющимся видом.
— Сегодня вечером я здесь одна. Родные все больше устают с каждым днем.
— Я могу как-то помочь?
Лус улыбнулась.
— Ты здесь. Это уже помощь.
Она вытащила из кармана несколько листьев и размяла их пальцами. Они пахли свежескошенной травой или мятой. Опустившись на колени, она натерла ладонями мои кеды и штанины джинсов.
Прежде я всегда закатывала глаза, когда она творила свои заклинания, но сегодня чувствовала, что нуждаюсь в защите.
— Может, ты споешь ей.
Я сглотнула. Неужели Лус каким-то образом догадалась, что у меня на уме?
— Спою? Но ты всегда говорила…
— Si. — Ее глаза искрились в темноте. — Однако ей сейчас лучше. И все же, чтобы уберечь тебя…
Она втиснула мне в руки хорошо знакомую маленькую куклу и пригладила ее рваные рыжие волосы. Кукла глядела на меня с маниакальной улыбкой, один пуговичный глаз болтался на двух черных нитках. В животе снова стало нехорошо.
Эта кукла была самым жутким из всех ритуалов защиты Лус. Но внезапно и она обрела смысл. Когда мы были маленькими, кукла всегда была любимицей Мин, единственной вещью, к которой она была по-настоящему привязана, если не считать кольца, которым она швырнула в Марка на глазах у всей «Системы». Я порадовалась, что сегодня вечером эта кукла со мной, даже если Минерва не буйствовала с тех пор, как ее родные отказались от таблеток, докторов и переключились на Лус.