Информационная безопасность человека
Шрифт:
Базой ложной аргументации может служить замалчивание. В этом случае некоторое высказывание обретает силу и функции неоспоримого аргумента из-за того, что дезинформатор представляет его в качестве единственно возможного способа интерпретации определенного факта, а оно на самом деле таковым не является.
Ложная аргументация может использоваться говорящим для оправдания собственных действий.
Ложная аргументация используется и при массовой политической агитации, региональный штаб избирательного блока «Союз правых сил» призывает: «Ты что, хочешь жить лучше? // – Да. // – Тогда голосуй за Союз правых сил!». Следует отметить, что в случае с политической рекламой едва ли не определяющее значение приобретает представление об образе потенциального адресата. Применяется ложная аргументация и в рекламе товаров. Например, внушение совершенно нелогичных вещей: настоящий мужчина только тот, кто покупает данный одеколон.
Ложная
Ссылка на ложную аргументацию как на истинную сама по себе является ложной аргументацией.
Для того чтобы преодолеть воздействие ложной аргументации, необходимо выйти за рамки той закрытой системы, на которой она базируется, выяснить, насколько обоснован (правомерен, представителен) приводимый аргумент и является ли он единственным.
1.2.6. Подмена семантики
Подмена семантики (равно, как её искажение, затемнение) – эффективное средство дезинформации. В этом случае прямое значение слова (или словосочетания) при его употреблении подменяется другим, либо деформируется до неузнаваемости. Языковое же сознание социума, консервативное по своей природе, в существенной своей части продолжает воспринимать это слово так, будто оно используется в прямом значении. Более того, агрессивное навязывание использования слова с деформированной семантикой и наложение её на исходное значение может привести к тому, что часть языкового коллектива начинает воспринимать обозначаемый им объект в том оценочном плане, к которому подталкивает её дезинформатор. Классический пример – словосочетание враг народа, которое фактически обозначает «враг государственной машины», так как прямое значение слова народ – «население государства, жители страны» подменено в нем значением «управляющие государством люди». В период борьбы в СССР с «космополитизмом», которая была проявлением антисемитизма, слово космополит имело значение «еврей». Это нашло отражение в анекдоте того времени: <…> чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом. Определение народный, например, в словосочетании народный академик (применительно к Т.Д. Лысенко) тоже не использовалось в своих основных значениях «относящийся к народу», «соответствующий духу народа».
Аналогичные деформации оценочного поля можно наблюдать и на примере слова доцент, которое с 60-х годов, не без «помощи» известной миниатюры М. Жванецкого, становится синонимом слова интеллигент, осуществляет переход из числа способов нейтрального обозначения объекта в разряд номинаций с отрицательной оценкой.
Такая же трансформация, то есть приобретение отрицательного оценочного компонента значения, произошла в СССР и со словами сионизм, сионист, сионистский. В начале XX века слова, как это зафиксировано в 1907 году в «Малом энциклопедическом словаре» были нейтральными: «Сионизм, общественное движение среди евреев, направленное к возрождению своего национального существования в Палестине». А во второй половине XX века при их использовании необходимо было делать специальные уточнения, прямо указывающие на то, что привычные для социума словоупотребления не содержат отрицательную оценку.
Так вынужден в воспоминаниях поступать и А.Д. Сахаров: «Это самый мощный эмиграционный поток, питаемый еврейским самосознанием (сионистским, я употребляю это слово без всякого негативного оттенка), антисемитизмом в СССР (то «тлеющим», то вспыхивающим, как в 1953 году), а также законным стремлением людей самореализоваться в условиях, где нет дискриминации и свойственных нашей стране ограничений».
Необходимо подчеркнуть, что в этих случаях носитель языка сталкивается со столь же неявными, сколь нетривиальными и продуктивными приемами дезинформации. Суть их состоит в том, что вполне конкретные идеологические клише закрепляются непосредственно в языке, что обеспечивает предельную эффективность их воздействия на коллектив. Использование (реализация) воспроизведенного выше механизма всегда имеет четкую идеологическую привязку. Она проявляется в том, что производимая с его помощью деформация семантики применительно к конкретной языковой единице может быть неоднократной, разнонаправленной и обратимой (иметь «обратный ход»). В зависимости от изменяющейся политической конъюнктуры, господствующей идеологической установки определенной языковой единице тот или иной компонент оценочного или конкретного значения может приписываться, а затем исключаться
Вот что по этому поводу замечает А.Д. Сахаров: «Сейчас уже трудно представить себе ту атмосферу, которая была господствующей в 20 – 30-е гг. – не только в пропаганде, в газетах и на собраниях, но и в частном общении. Слова «Россия», «русский» звучали почти неприлично, в них ощущался и слушающим, и самим говорящим оттенок тоски «бывших» людей… Потом, когда стала реальной внешняя угроза стране (примерно начиная с 1936 года), и после – в подспорье к потускневшему лозунгу мирового коммунизма, все переменилось, и идеи русской национальной гордости стали, наоборот, усиленно использоваться официальной пропагандой – не только для защиты страны, но и для оправдания международной её изоляции, борьбы с т. н. «космополитизмом» и т. д.»
Примером успешно реализованной фиксации идеологического клише во фразеологической единице может служить выражение лес рубят – щепки летят, при помощи которого во времена Сталина в сознание языкового коллектива внушалась мысль о неизбежности потерь (жертв) при строительстве нового общества, то есть оправдывалась ставшая государственной политикой жестокость по отношению к народу, для которого (парадокс) это общество строилось.
Корпус фактов подмены семантики частично пересекается с проявлениями эвфемизации. Общей сферой для этих двух областей, включающих различные способы фиксации намеренно трансформированного представления о реальности, являются случаи, когда эвфемизмы в социально-политическом контексте служат цели вуалирования, камуфляжа существа дела. При эвфемизации носитель языка, как правило, четко и адекватно воспринимает объект номинации, а в случае с подменой семантики этого может не происходить: на восприятие влияет характер номинации. То есть эвфемизм не трансформирует в сознании носителя языка представление об объекте номинации, а подмена семантики может трансформировать. Иными словами, эвфемизм это достаточно прозрачная ширма, помещенная между носителем языка и объектом номинации, условность которой для компетентного носителя языка очевидна, а вот в случае с подменой семантики эта условность может не осознаваться.
Подмена семантики дезориентирует приёмникa и создает у него ложные стереотипы. Причиной дезориентации становится неспособность приёмника верно и мобильно соотнести внешнюю форму и семантику языкового знака.
Если слова с деформированной посредством дезинформации семантикой вошли в языковое сознание индивидуума, стали призмой, через которую он воспринимает действительность, идеологическим трафаретом, который он невольно накладывает на реальность, отражая её, таким образом, в существенно трансформированном виде, то, для того чтобы избавиться от ложных, навязанных пропагандой значений, требуется серьезная аналитическая работа.
Одним из способов подмены семантики можно считать охорашивание. В этих случаях высказывание, содержащее информацию об объекте, выражает заведомо преувеличенную положительную оценку этого объекта и, в силу того, что знакомство с этим высказыванием предшествует непосредственному знакомству с объектом, настраивает приёмника на соответствующий характер восприятия.
В повседневной коммуникации подмена семантики представлена достаточно широко. К числу типичных случаев можно отнести многочисленные замены прямых обозначений негативных, скрываемых или табуированных действий на номинации безобидных объектов или процессов. Муж возвращается домой пьяный и на вопрос жены: «Где был?», – отвечает: «С друзьями встречался», «Машину ремонтировал». Здесь слова «встречался», «ремонтировал» обозначают “пил” и используются вместо названия настоящего действия. Аналогично именование любовника «другом семьи», а также многочисленные замены прямых номинаций сексуальных действий посредством обозначения безобидных бытовых дел, производимые по принципу «это теперь так называется»: телевизор смотрели, к урокам готовились, над отчётом работали, смету составляли.
Примечательно, что подобные подмены в разговорной речи являются, как правило, прозрачными и легко читаемыми. И в то же время носители языка продолжают к ним обращаться, повсеместно используют их. Вероятно, в этом проявляется действие коммуникативных стереотипов. В частности, представление о том, что неназванное является несуществующим. В итоге участники коммуникации сопровождают подобные подмены устойчивыми ироническими оценками. Но наличие иронии не снимает факта подмены и оставляет вероятность того, что, если подмена не прошла в одном случае, то в другом обязательно пройдёт.