Инкубатор для шпионов

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Клубиться? — не понял Турецкий.

— Это означает тусоваться в ночных клубах.

— Понятно. А вы сами-то — разве не молодежь?

— Я молодежь, — не отказалась Нина. — Но зрелая.

— Ладно. Куда бы вы хотели? Выбирайте.

Она посмотрела него с интересом:

— Вы большой знаток злачной Москвы, да?

Кажется, эта женщина умеет ставить мужчину на

место, подумал Турецкий. И пока он сочинял достойный ответ, она огорошила его новым вопросом:

— Вы

любите классическую музыку?

— Ну… не так чтобы очень, — промямлил Турецкий.

— А ужинать под классическую музыку?

— Совсем другое дело, — воспрял он духом.

— Тогда командовать парадом буду я.

— Отлично, только вовремя говорите, куда поворачивать.

— Вы производите впечатление коренного москвича. Значит, знаете, где Концертный зал Чайковского. Едем туда.

— Вы не шутите? — покосился на нее Турецкий.

— Едем-едем.

По дороге он спросил:

— А что мы станем там делать?

— Ну вы как маленький. Что делают в концертном зале? Будем слушать музыку, конечно. Ну и ужинать.

— Там разве есть где ужинать?

— Вы что, Александр Борисович, там никогда не были?

— Давайте без отчества, — попросил Турецкий. — Может, я там и был. Просто не помню. — Не говорить же было, в самом деле, про жену, музыкального педагога, по милости которой у него уже много лет от классической музыки уши вянут. — Ну шучу, был, конечно. Давно. А что мы будем слушать? Моцарта? Шопена?

— Увидите, — загадочно улыбнулась Нина.

Через полчаса, минуя пробки, они подъехали к

Концертному залу.

На афише было написано «Музыка из бумаги»,

— Что это значит? — ужаснулся Турецкий. — Надеюсь, не в прямом смысле?

— Посмотрим, — хладнокровно пожала плечами Нина.

— Что значит — посмотрим? — В Турецком проснулся подозрительный следователь. — Мы будем этосмотреть?

— Обязательно. И смотреть, и слушать. У меня на сегодняшний вечер большие планы. Кроме того, мы не сможем тут выпить, если не купим билеты.

До начала концерта было еще добрых полчаса, и нужно было куда-то себя девать.

Всяких мелких закусочных в окрестностях Концертного зала действительно оказалось немало. Надо же, какое противоречивое место, подумалось Турецкому. Вроде и классическая музыка, и оркестры, и орган, и такие тяжелые массивные двери. А вот пожалуйста — понапихали пиццерий и кофеен с круассанами. Вообще-то довольно пошло.

Ничего этого вслух он, конечно, не сказал. Но к его приятному удивлению, двойная мраморная лестница привела их в «Драм-бар». На самом деле это даже был маленький ресторанчик.

— Эге, — оценил он. — Славное местечко. Не знал. И что у нас здесь? Европейская кухня? Недурно.

А что будем пить? — поинтересовался Турецкий, отодвигая для дамы стул.

— Хотите текилу?

— Не понял, это вы мне предлагаете? — приятно удивился Александр Борисович.

— Могу и угостить.

— М-мм… — Турецкий даже немного растерялся от такой раскованности. Он поискал глазами официантов и не нашел. Зато бармен наличествовал. — А вы вообще хотите есть?

— Да не слишком.

— Тогда, может, пойдем в бар?

— Айда.

От этого детского словечка у него будто выросли крылья. И дело было не в том, что проблемы отступили, нет, конечно, они никуда не делись, он помнил о них. Просто было хорошо, легко, и он наслаждался этими счастливыми мгновениями. У этой женщины было то, что Бунин называл легким дыханием.

Турецкий решил совместить приятное с полезным и вынул из кармана пиджака свой любимый «Спорт-экспресс», многократно сложенный.

— Вот смотрите, что я прочитал. Это говорит футбольный тренер. «Человек — существо консервативное, и методов, с помощью которых можно перестроить его психику, не существует. Есть процесс подготовки, в который входит и процесс воспитания личности. Вот в результате этого процесса не должно быть дрожи в коленках». Он это про спортсменов говорит, — объяснил Турецкий. — Но не принципиально. Меня вот это и интересует — скажите, действительно ли нет способов, которыми можно перестроить психику?

— Не могу ответить категорически. Но не думаю, что ваш тренер безусловно прав.

— То есть он не прав?

— Скажем так. Для конкретного человека можно подобрать конкретный метод, который реформирует его психику глобально. И который, возможно, потребует очень больших вложений и жертв — времени, денег, изменения всего уклада его жизни.

— А насильственное изменение?

— Вы имеете в виду пытки? — усмехнулась Нина. — Гестаповские застенки? Допросы в ФСБ? Или у вас в Генпрокуратуре жестче? Послушайте, Александр, может, давайте уже выпьем, наконец?

— С удовольствием, — воодушевился Турецкий. — За знакомство?

Она мастерски использовала соль и бровью не повела, опрокинув в себя стопку.

— Вы определенно наш человек!

— А что значит — быть вашим человеком? — заинтересовалась Нина.

— Ну… это не так просто объяснить.

— Это престижно? Или по крайней мере почетно?

— А то!

Он подумал, что, несмотря на вполне благополучную супружескую жизнь (а может, и благодаря этому), несмотря на периодические романы на стороне, давно не чувствовал себя на таком подъеме рядом с незнакомой, в общем-то, женщиной. Очень давно. Непоправимо давно…