Инквизиция: Омнибус
Шрифт:
— О праотцы! Не дайте мне предать свой народ!
Вообще, эта молитва могла бы быть произнесена и на его наречии. На имперском готике ему следовало бы молить Бога-Императора о спасении.
Гугол хохотал:
— Несчастный коротышка думает, что она собирается одарить его поцелуем генокрада. О, La Belle Dame Sans Merci.
— Не произноси колдовских заклинаний, — строго пресек его Жак.
— А я и не говорил. Это фраза из одной древней поэмы. В ней говорится, ну… о роковой женщине. Ме’Линди.
— Очень роковой, — согласился Жак.
— Но
Ме’Линди бросилась обратно в люк и побежала изо всех сил, прижимая к себе Гримма, плачущего как ребенок.
— Она тащит его в особое тайное место, чтобы подарить роковой поцелуй, — заключил Гугол. — Вот что он думает. А после этого он навечно должен остаться девственником, чтобы не осквернить свой народ.
— Девственником? Ты шутишь. Жертвы генокрадов забывают о том, что были заражены. Генокрады при поцелуе еще и гипнотизируют.
— Получается, жертве очень хочется спариваться?
— Ха, с простыми смертными! И те в восторге, ибо тоже зачарованны.
Гибридные дети с рождения гипнотизируют родителей, и воспринимаются теми как красавцы, несмотря на извращенное уродство.
— Увы, — вздохнул Гугол, — наш взволнованный друг еще не заметил некоторых расхождений. И наверняка уже намочил штаны.
Прижимая к себе Гримма, Ме’Линди перебралась через переплетение распорок, скрепляющих шахту, и нырнула в темный туннель.
— И все же, — пробормотал навигатор, — найти приют в её руках…
— Ты поэт, Виталий? — спросил Жак. — Мне кажется, ты покраснел?
— Я сочинил несколько вещей в путешествиях в свободное время, — признался Гугол. — Несколько стихов о пустоте. О любви. Смерти. Если они мне нравятся, то я их записываю.
«И они, вероятно, тебе очень нравятся», — подумал Жак, а вслух сказал:
— Остерегайся романтизма.
Ме’Линди добралась до небольшой заброшенной кладовой, заставленной покрытыми пылью и паутиной инструментами. Тусклые люминосферы освещали оранжевым светом тесное пространство.
Захлопнув плечом двери, Ме’Линди резко, но без грубости, поставила на ноги сквата. Гримм отступил на несколько шагов. Так как путей отхода у него не было, он вызывающе взглянул монстру в морду.
— Ха! Не выйдет. Ха, да я лучше сам себя убью.
— Какой он скромный.
Тон Гугола намекал не только на насмешку, но и на несбыточное желание.
Фальшивый генокрад жестом указал на свою морду, затянутую синтекожей. Когтями, едва ли предназначенными для тонких манипуляций, он указал на свой пояс и показал различные штуковины, спрятанные в ткани.
В глазах коротышки наконец-то мелькнул отблеск понимания. Он нерешительно подошел к ней и протянул руку к баллончику. Ме’Линди кивнула длинной головой, как лошадь. Растворитель, да.
Гримм распылил его ей на морду и челюсти распахнулись, обнажив кинжалоподобные зубы. Она зашипела на него. Она что, пытается заставить эту ксеносскую пасть и язык-яйцеклад выдавить человеческую речь? Тем временем Гримм, уже почти без дрожи, продолжает распылять растворитель —
— Ей нужны его руки, — усмехнулся Гугол. — Вот почему она прихватила его. Скорее всего, после того, как он ведет ей антидот от поли-как-там-его, она оставит его и отправится своим путем.
Но Ме’Линди жестом отказалась от введения антидота. Снова подхватив сквата, она распахнула дверь и продолжила свой путь по темным мрачным недрам Василарева. Она поднималась на такие высоты и спускалась в такие глубины, где сам скват самолично бы не прошел, или прошел бы, но не так быстро.
— Проклятье, а Гримму, похоже, явно уютно. Жак, как вы думаете, он получил удовольствие от поездки на руках Ме’Линди? Я полагаю, что он ей нужен лишь как голосовое средство на тот случай, если ей потребуется идентифицировать себя!
— Ревность является одним из следствий романтизма, Виталий…
Дверь в изумрудный люкс распахнулась и ворвалась чудовище-Ме’Линди. Она поставила Гримма на ноги. Скват сразу расправил куртку, отряхнул грязь, расчесал пальцами рыжую бороду и щелкнул по своему «конскому хвостику», словно сгоняя муху. Затем расплылся в улыбке Ме’Линди, но тут же спохватился:
— Ха, ха, ничего себе скачки.
— Мы за вами наблюдали, — подал голос Гугол. — Виртуозное выступление, моя дорогая!
Он изящно поклонился ассасину.
— Я же сказал вам не выкидывать подобных трюков, — напомнил ей Жак. — Теперь Обиспал знает, что на планете присутствуют другие, неизвестные ему, имперские агенты. С другой стороны — он остался жив, и это может успокоить его эго.
Ме’Линди приблизилась к Жаку и опустилась перед ним на колени. Неужели она будет просить у него прощения? Нет — она просто предоставила ему более детально осмотреть свой образ генокрада.
Он протянул руку и погладил её по жесткой звериной голове. Гугол при этом взволнованно присвистнул. Вопреки себе, Жак почувствовал, что очарован. Он мог касаться — он мог ласкать — Ме’Линди в этой смертоносной чужеродной личине так, как кто-то мог гладить котенка, так, словно он был свободен от обычных служебных формальностей и чувств. В этом обличии она была как никогда смертоносна; ей по сию пору приходилось сдерживать временно приобретенные рефлексы, чтобы не причинить вреда.
Он рассматривал её панцирь, крепкие пружинистые ноги; и всё же он понимал, что слишком пристально рассматривает Ме’Линди, в то время, как не должен так делать. Он едва ли понимал, что здесь есть еще и зрители. Ме’Линди что-то неразборчиво прошипела.
— Ей нужно поесть, босс, — сказал Гримм. — Для обратного перевоплощения ей нужна энергия.
— Ты что, понимаешь её? — недоверчиво спросил Гугол.
— Понимаю её? Понимаю? Ха! Кто может понять и постичь такого человека? Её рот издает звуки, а я перевожу. Я, в конце концов, — Гримм пошло усмехнулся, — наслаждался её обществом намного больше, чем любой из вас. Совсем недавно.