Инквизиция: Омнибус
Шрифт:
Жак не позволил себе не отвлекаться. Он вгляделся в переплетенные щупальца на карте Демона. Он не мог четко разглядеть голову, ничего, что бы можно было отрубить, пусть даже и с печальными последствиями.
Карта мерцала, словно корчась в огне, хотя языки пламени были холодными. Чем дольше Жак смотрел, тем больше ему казалось, что щупальца безмерно вытягиваются в неясную даль, словно не было предела их эластичности. Появлялись и росли новые — толстые, прозрачные и желеобразные.
Если это была та гидра, о которой прошептал ему Арлекин, то что это такое? Где
Жак изучил расположение звезды карт. Надо ли выложить полную корону? Полная корона может сказать ему намного больше, чем ему нужно знать — настолько больше, что в конце вообще ничего не будет точно понятно.
Ме’Линди посмотрела на разложенные карты. И указала ногтем на Арлекина:
— Кто он? Он выглядит довольно… аппетитно.
Таинственная фигура, облаченная в тело эльдар, действительно была похожа сложением на саму Ме’Линди.
— Или это просто эльдар в маске человека? — спросила она.
— Нет, это человек — я в этом уверен. И, похоже, он только что оставил мне свою визитку.
Ме’Линди знала всё о визитных карточках. Большинство ассасинов оставляли свою специальную карту масти Adeptio — Достижения, извещая свою жертву о предстоящей и неизбежной судьбе. Осужденный мог совершить самоубийство, не ожидая, когда придет убийца и исполнит задуманное.
— Хорошенько запомни его лицо, Ме’Линди.
— Уже, Жак.
Такой уж был у неё инстинкт, её обязанность. Но помимо всего прочего… не показалось ли это вражеское лицо ей извращенно привлекательным?
Что значит слово «аппетитный» для того, кто ни фига не интересуется тем, что ест? Кому всё равно, что разорвать, сожрать и переварить в своем желудке? Однажды Ме’Линди упоминала о некоем легендарном ассасине, который проглотил маленького сына мятежного губернатора так, что ребенок словно просто растворился в воздухе. Та убийца растянула челюсти, глотку и живот с помощью полиморфина, как питон. Никем не замеченная и раздутая, она вразвалочку ушла прочь.
— Ха! Вы пропустите весь карнавал.
Харк Обиспал со своим окружением шагал к своему усеянному контрфорсами кораблю. Трубы издавали пронзительные трели, кувыркались акробаты, гибли разрываемые на части звери, а увешанные драгоценностями дамы посылали воздушные поцелуи — они предназначались, скорее всего, лишь для разжигания ревности соперниц или собственных мужей.
— Не думаю, что ты раньше видел что-то подобное этому великолепию, — поддразнил Гугол. — В своих малюсеньких пещерах, похожих на тюрьму.
— Великолепие? — переспросил скват. — Как ты можешь называть этот базар «великолепием»? Ты, чьи глаза за всю жизнь видели лишь мрачную слякоть варпа.
— Туше! — навигатор захлопал в ладоши.
Обеспокоенный Жак собрал обратно в колоду звезду разложенных карт, чувствуя, как они снова становятся пассивными и инертными. Взяв карту с жидкокристаллическим изображением Первосвященника, он вгляделся в его лицо — собственное лицо — ожидая, что его образ может раскрыться ему также, как это сделал Арлекин.
И, в каком-то смысле, это случилось. И Жак глубже погрузился в себя, мыслями возвращаясь
Время надежд, время ужаса. Жак родился на Ксерксе Квинте, пятой планете в системе жестокой белой звезды. Ксеркс Квинт был миром фермеров, рыбаков… а еще мутантов и диких псайкеров.
Планету заново открыли лишь столетие назад. В течение тысяч лет Ксеркс Квинт шла своим курсом, забытая Империумом. Память о звездных путешествиях исказилась до причудливых мифов. Люди тоже начали искажаться — как телом, так и разумом.
Слепые могли видеть пси-зрением. Немые говорить без языка. Те, у кого не было рта, питались через кожу. Но самыми страшными были проводники демонов, которые ходили по земле в телах хозяев, извращая и превращая эти тела в дьявольских чудовищ с чешуей и рогами, когтями и щупальцами — до тех пор, пока тела не распадались, пока остатки поврежденного разума, словно сгнившее мясо, не обсасывали паразиты из-за пределов реальности.
Квинт был одновременно и раем и адом. Раем были плодородные прибрежные фермы и острова рыболовов, где нормальные люди хранили свои традиции и свой облик, изгоняя всех, кто родился измененным или изменился впоследствии. Или просто убивая их.
Мутанты появлялись всегда — как черви из яблока, как опарыши из мяса. А затем бежали — если могли — вглубь страны. И там, если они были способны иметь потомство, эти мутанты делали еще более странных мутантов.
Жители побережья не поклонялись богу, который мог бы защитить их в собственном истинном образе. Вместо этого они оскорбляли Владыку Перемен. Каждый десятый день, в специальных храмах ненависти, они ритуально проклинали и выкрикивали ему оскорбления, а затем вновь отправлялись на свои любимые земли и богатое рыбой море.
Вся их религия была проклинающим экзорцизмом. Их язык, более похожий на незаконнорожденного внука Имперского готика, был пересыпан клятвами, намерениями отправить вмешивающееся в их жизнь вредоносное божество и его приспешников так далеко, как только возможно. Они даже непристойно выражали своё чувство привязанности, словно чтобы очистить свои отношения от любого возможного касания скверны. Детей всегда воспитывали соседи, чтобы освободить родителей от необходимости отказаться от собственного потомства.
Имперская экспедиция, вновь открывшая планету, была восхищена сельскохозяйственным и рыболовным потенциалом Квинта. Однажды она может стать агромиром, снабжающим другие планеты продуктами питания. А если это случится, то Империум может превратить бесплодную четвертую планету — Кварт — в полезный рудный мир, который и будет кормится от Квинта.
Также экспедиция поняла, что прибрежное население — благодатное поле для посева Имперского культа. Разве не был Бог-Император великой защитой от изменения? Миссионеры и проповедники всеми силами старались переключить ненависть жителей с Владыки Изменений на плоды его трудов, обитающих во внутренних землях. Ну и естественно, Империуму следовало стремится вытеснить богохульный язык Квинта Имперским готиком. Хотя, без сомнения, это была очень сложная задача.