"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

Конофальский Борис

Как на кухне повар ругает поваренка, как стучит коваль в конюшне малым молотком, перековывает коня. Как перекликаются бабы на улице, собираясь идти в церковь на утреннюю службу. А он ждал вкусного завтрака, и мог бы почувствовать себя счастливым, но у него не шло из головы дело. Он все чаще и чаще думал о нем. Он думал о чумном городе. Он не давал ему покоя. Он засыпал с мыслями о нем и просыпался с ними же.

Еган принес воды и одежду, прежде чем он ушел, кавалер сказал:

— Позови Агнес.

Сам стал мыться. Девочка

пришла тут же, поклонилась, села на кровать, сидела, молчала, ждала, пока кавалер заговорит. А тот расплескивал воду, умывался и тоже не спешил говорить. Девочка старалась смотреть мимо него, чтобы не видеть запретного. Наконец стал вытираться, взял одежду, и только надев штаны произнес:

— Я скоро уеду.

— Я знаю. Все знают, — все еще смотря в стену сказала Агнес.

— Все знают? — удивился Волков. — И что говорят?

— Говорят, что в чуму поедете.

Он вздохнул, после того как солдаты Литбарски отказались, вряд ли это был для кого-то секрет. И продолжил:

— Вы с Брунхильдой останьтесь здесь.

— Я знаю.

— Поживете тут, пока не вернусь. Денег вам оставлю, но не много, тебе оставлю, ты не трать и Хильде не давай.

— Я работу поищу, мне много денег не оставляйте.

— Пока не ищи, вернусь, сам тебе найду.

— А вы не вернетесь, — сказала девочка спокойно, и даже не глядя на него, она теребила красную ленту.

— Что? — как будто не расслышал Волков. — Что ты сказала?

— Вы не вернетесь, — также спокойно продолжала Агнес, — и все, кто с вами пойдет, тоже сгинут.

— В шаре увидала?

— Да, стекло показало.

— И что ж там ты видела?

— Меня и Хильду трактирщик на улицу гонит, а Хильда плачет. На улице дождь со снегом, холодно. А у нас одежды нет теплой и денег нет. А пекарь ее бросил.

— А, может, я еще жив? — предположил кавалер.

— Может и живы. Стекло того не показало. Показало, как по улице идем с Хильдой, а снег под ногами мокрый. А Хильда плачет, вас вспоминает. Ругает.

— Ты ж говорила, что до старости я доживу, — волков сел рядом. — Ты в шаре видела.

— Может и доживете, я видела такое, — она кивнула, — так то раньше было, что теперь будет, я не знаю, знаю только, что поп к вам придет сейчас.

— Что за поп еще? — спросил Волков.

— Дурной поп, похабный, не берите его с собой. Меня возьмите, если я с вами буду, то тогда и вернетесь вы.

Она первый раз за весь разговор взглянула на него:

— Без меня пропадете вы там.

— Забудь, — кавалер даже чуть посмеялся, — не поедешь ты в чумной город, ишь, хитрюга, придумала: «Сгину, значит без нее». — Он наклонился к ней, — Я ваши бабьи хитрости насквозь вижу. Не дури меня.

А девочка смотрела на него без тени улыбки на лице:

— Сгинете, не знаю как, но пропадете там без вести.

Он хотел ответить, ей было, хотел, что-то строгое сказать, осадить наглую, да не успел, дверь

отворилась, и показался Еган и произнес:

— Господин, вас какой-то поп, желает видеть.

— Что еще за поп? — удивился Волков.

— Да так себе поп, драный какой-то, — отвечал Еган.

Он взглянул на Агнес, а та даже не смотрела в его сторону, продолжала теребить ленту, как будто все это ее не касалось. Сидела на кровати холодная, бесстрастная, бледная, неприятная. И улыбочка мерзкая на губах. Насмешка, а не улыбка.

Ее мышиное лицо было абсолютно спокойно, она была уверена, что кавалеру некуда деваться, он возьмет ее с собой, а тот видел ее уверенность, и в нем просыпалось его родное, столько раз ставившее его на край гибели, упрямство.

— Тут останешься, — твердо сказал он тоном, не допускающим возражений, — будешь ждать меня. Ребенка, да еще и бабу в мор не возьму. Молиться за меня будешь тут.

— Да как так-то? — воскликнула Агнес возмущенно, от ее спокойствия не осталось и следа. — Я ж…

— В покои свои иди, — все тем же тоном закончил кавалер.

Волков развернул роскошный свиток с алой лентой и сургучной печатью, стал читать. Читал — удивлялся. Поглядывал на отца Симеона. Еган, как всегда точно, нашел ему описание. Поп действительно имел вид то ли недавно битого, то ли собаками драного человека. Ссадины и синяки были уже стары, а вот сам священник был не стар и на вид крепок, а сутана его была многократно штопана и оттого крива. Кавалер дочитал письмо до конца, и по привычке своей начал читать сначала. Отец Семион терпеливо ждал. Наконец кавалер отложил свиток и спросил отца Семиона:

— Знаешь, куда я иду?

Он решил говорить ему «ты», чтобы у попа не было ни каких сомнений, кто тут будет главный.

— В Ференбург, — смиренно говорил поп, — спасать мощи.

— Там чума, — напомнил кавалер.

— То всем известно.

— Что ты такого натворил, что тебя со мной отправляют? — кавалер усмехнулся. — Доброго попа со мной бы не отправили.

— Тяжки грехи мои, и в смирении несу я кару свою. Велено с рыцарем Фолькофом в мор идти — пойду в мор, велено будет в огонь идти — пойду в огонь. На все воля Божья. Сделаю, как велели.

— Кто тебе велел? И что тебе велели? — спросил Волков, который, помня слова Агнес, не очень-то был рад этому человеку.

— Велел мне к вам явиться прелат, отец Иеремия. Он же велел вселять в сердца людей ваших огонь Божеский, — отвечал отец Симеон, не добавляя к тому, что и канцлер отец Родерик тоже дал ему наставления. И о тех наставлениях кавалеру знать не должно было.

— И что это за прелат, зачем ему это? — продолжал интересоваться кавалер.

— Он глава капитула дисциплинариев, отец известный чистотой нравов и силой веры. Патриарх и пример всем живущим, — со смирением говорил поп, закатывая глаза в потолок.