"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— Вот так, дети мои, выходят черные души, — громко говорил отец Семион, подняв палец к небу, словно в назидание, — а может, и демон то был. И кто бы он ни был, место ему в аду, и тот, кто помогал его туда отправлять, тому это на страшном суде зачтется. Помолимся, дети мои.
Волков тоже прочел короткую молитву, осенил себя святым знамением. Все делали то же самое.
Больше ему тут нечего было делать, он сел на коня:
— Пруфф, проследите, чтобы ничего тут не осталось, все забирайте.
— Не волнуйтесь, господин кавалер, до ночи управимся, — обещал капитан. — А этого, — он кивнул на костер, — хоронить не будет
— Пусть его крысы хоронят, и псы бродячие, — сказал Волков и поехал догонять обоз, в котором за город катилась его драгоценность. Рака с мощами святого великомученика Леопольда.
Ротмистр Брюнхвальд был настоящим офицерам, не чета капитану Пруффу. Выехав из города, кавалер увидел, как на месте у реки, где фон Пиллен дозволил им разбить лагерь, вовсю шли работы. Одни люди ротмистра рубили деревья у реки, ставили рогатки вокруг лагеря и на берегу, заготавливали дрова, а другие копали землю, окапывались, словно собирались драться с кем-то.
Когда Волков подъехал к лагерю, Брюнхвальд вышел к нему и стал объяснять:
— Одну полукаратуну поставим прямо напротив ворот, вторую правее, а кулеврины вынесем ближе к берегу, думаю, что с воды они вряд ли полезут, но я велел и там выкопать капониры. Слева и сзади у нас будет фон Пиллен. Поставим караулы, у оврага и у реки врасплох нас не застанут. Мощи поставим в центре, у вашей палатки. Я велел сколотить помост вам под палатку. И окопать его.
В другой раз кавалер мог бы сказать ротмистру, что палатки у него нет, и что спит он в телеге, не постеснялся бы. Но теперь он захотел произвести на того впечатление. Глупая гордыня. Он кивнул в ответ Брюнхвальду и произнес:
— Лучше лагеря я бы не разбил.
Потом подъехав к Рохе сказал:
— Где то в телегах шатер Ливенбаха. Найди, и вели поставить мне. Брюнхвальд уже место приготовил.
— Брюнхвальд добрый офицер, — произнес Скарафаджо, — дело знает, а какой такой шатер, красный с гербами?
— Да. Поставь, зря, что ли, человек место готовил.
— Сделаю.
Роха и четыре солдата едва поставили роскошный шатер, в котором могло запросто лечь спать десять человек, как пришел Брюнхвальд:
— Дьявол, Фолькоф, вы специально злите еретиков?
— Чего? — удивился кавалер. Он только собирался зайти внутрь палатки.
— Убили их вождя и ставите его шатер, у них на виду, чтобы позлить их. Его же видно с того берега реки, — ротмистр смеялся.
— Да вряд ли они увидят с того берега, — отвечал кавалер. — К тому же другой палатки у меня нет, я до сего дня спал в телеге.
Теперь они смеялись вместе.
День уже покатился к вечеру, когда пришел очередной обоз с винного двора, солдаты, что пришли с ним сказали, что осталось вещей еще немало, но до темноты они все перевезут в лагерь у реки. Кавалер начал волноваться, он хотел сделать все сегодня и ничего не оставить в городе. И поэтому сам поехал сопровождать пустые телеги. Но волновался он напрасно, Пруфф уже собрал все, что осталось, ничего не бросил. И как только телеги прибыли, вещи быстро погрузили.
Последние вещи уже грузились на подводы, когда к кавалеру подошел брат Ипполит и произнес:
— Господин, а как же нам быть с тем солдатом?
— С каким солдатом? — не мог вспомнить Волков.
— С хворым, господин,
— Пошли, поглядим, — кавалер слез с коня, чтобы размять ноги.
Они, и Еган с ними, подошли к дому, что был напротив ворот склада, монах открыл дверь, и они вошли внутрь, там, в большой комнате прямо на столе, как покойник лежал солдат, он был без сознания, грудь его покрыта была язвами, на шее, под челюстью, надулись огромные лиловые волдыри.
— Солдат, ты слышишь меня? — сказал кавалер.
— Он не слышит вас, господин, он почти все время в беспамятстве, приходит в себя — только воду пьет, — сказал монах. — Думаю, что останусь тут с ним на пару дней, более он не протянет.
Кавалер глянул на юношу и не ответил ему, он протянул руку Егану:
— Еган, арбалет.
— Господин! Что вы надумали? — монах в ужасе уставился на Волкова.
— Ты причащал его? — спросил тот, ожидая пока слуга натягивал тетиву.
— Нет, не по сану мне, только смотрел за ним да молился.
Волков взял взведенное оружие.
— Не делайте этого. Господин. Грех это.
— Он не выживет? — спросил Волков.
— Кто ж от чумы выживает.
— Ну, тогда то не грех, если я буду тяжко умирать, так не дайте мне мучиться, — кавалер поднял оружие.
— Господин! — монах встал перед ним.
— Я не оставлю тебя тут, завтра поутру тут будут еретики, знаешь, что они делают с монахами?
— Что? — спросил юный монах. — Вешают?
— Бывает, что и вешают, бывает, что и жгут, а бывает, что и просто бьют, учитывая, что недавно мы убили их предводителя — бить тебя будут сильно, так что молись за этого бедолагу, монах, и уйди, — Волков рукой отодвинул монаха в сторону и, не целясь, выпустил болт. Солдат руку поднял вверх, как-только болт вошел ему в голову, он словно пытался, что-то схватить, то, что ускользало от него, и потом он сразу умер. Рука упала и свисла со стола.
Не говоря ни слова, кавалер сунул арбалет слуге и пошел прочь из провонявшего смертью дома.
Все уже было готово, все собрано и уложено. Телеги выходили со двора, двор опустел. Он был замусорен и загажен, он вонял. И теперь посреди двора чернела большая куча пепла и головешек, которую никто не ворошил, и убирать не собирался. Кости колдуна Волков оставил хозяевам двора, теперь это была их доля.
Он выехал со двора последним, с ним был Еган, а перед ним, за телегой с седлами, шел брат Ипполит, читая молитвы про себя. Волков так и ехал последним, и из ворот города выезжал последним.
Он победил, он взял, что хотел, он не оставил в городе своих людей, взял большую добычу, и получил славу. Поверг славного и сильного врага, сжег мерзкого и злобного колдуна. Рыцарь выезжал из ворот последним, и это был уже не тот рыцарь, что въезжал в них.
Тот был рыцарь авансом, рыцарь милостью жирного попа, волнующийся и неуверенный. А этот был настоящий рыцарь, с верными людьми, с уважением и богатством. Рыцарь уставший, но все еще сильный.
У самых ворот он остановился и обернулся. На город Ференбург опускались сумерки. Ему здесь было нелегко, но сейчас он был доволен тем, как все сложилось. Когда ехал он сюда, думал все время: пойдут ли за ним люди. Теперь он не сомневался в себе. Он знал, что он может многое. И люди за ним пойдут.