"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
Пришло время решить последний вопрос. Он очень надеялся, что это будет последний вопрос.
— Максимилиан, кони? — спросил Волков, отодвигая бумаги.
— Под сёдлами, кавалер, — отвечал юноша.
— Поехали.
Как ни странно, дверь им отворили сразу, даже пугать никого не пришлось. Открыла нестарая ещё бабёнка, не в чепце, как положено, а в обычном платке. Сыч её сразу схватил, обнял за шею крепко, прижал голову к груди и заговорил негромко:
— Орать не думай, говори — где хозяин.
А сам препоганую
Баба что-то лепетала ему в грудь, от страха чуть живая, а в дверь уже входили, цепляясь за косяки алебардами, солдаты Брюнхвальда.
В доме сразу вой, переполох, крики. Дети заскулили с перепугу. Прислуга металась бестолково. Один из слуг думал в дверь выскочить, так солдаты его угомонили беспощадно. У двери упал, лицо в крови. Не велено никого выпускать было.
Волков шёл предпоследний, за ним Максимилиан. Сыч Волкова наверх позвал, уже знал, куда иди. Тот пошёл по лестнице, ступеньки высокие, хромал заметно, за перила держался, как старик, и всё это на людях. Оттого обозлился. На втором этаже кабинете был, там банкира и нашли, за столом сидел в ночном уже виде и перепуган был.
Кавалер Сыча из кабинета выпроводил, больше никого не пустил. Не спрашивая разрешения и не здороваясь, сел в кресло напротив хозяина. На столе свечи горели, стал банкира рассматривать. Перепуганный, совсем нестарый, на голове шапочка ночная с тесёмками, что даже дома. Сидит, на Волкова смотрит, кулаки сжимает и разжимает от страха. Наконец не выдерживает:
— За мной пришли?
Волову неприятно всё это, никакого зла к этому человеку он не испытывает, хотя всегда не любил это племя, этих Богоубийц. Впрочем, какая ему разница, нужно было сделать дело, о коротом его так просил барон. И всё.
— За тобой, — сухо отвечает он. — Ты Винхель?
— Да, Винхель. Вы же из Инквизиции? О вас все только и говорят в городе. Вы рыцарь божий?
— Да, — Волков подумал, что надо бы побыстрее заканчивать этот разговор. — Собирайся.
— Люди племени моего из Инквизиции возвращаются редко, — говорит молодой банкир, говорит спокойно, вроде, а у самого пальцы по столу бродят, ни секунды им покоя нет, боится — издали видно.
— По делам вашим вам и воздастся! — отвечал кавалер меланхолично, он и сам не знал, чего он тут высиживает, сказал бы Брюнхвальну, так его солдаты этого жида бы уже по лестнице за ноги тащили. Волков вдохнул и продолжил. — И не лги мне, что притесняют вас за племя ваше, Святой Трибунал занимается только ересью среди паствы своей и ведьмами. А жидов за то, что они жиды, Трибунал никогда не брал.
— Значит, вы пришли за мной… — он замолчал.
— Ты сам знаешь, почему я здесь, — кавалер встал из кресла, нужно было заканчивать. — Собирайся.
Банкир вскочил и заговорил быстро:
— Это всё из-за этих бумаг, этих проклятых бумаг. Ведь так?
— Нет, — произнёс кавалер, разглядывая свой прекрасный перстень. — Нет, это всё из-за того, что с ведьмой знался, серебра хотел нажить, а ведьмино серебро всегда боком выйдет, всегда.
— Я даже не читал их! Слышите,
— Об это ты расскажешь святым отцам, — сказал Волков, понимая, что никаких святых отцов жид не увидит.
Он вскочил, оббежал стол, схватил с него тяжёлую шкатулку, раскрыл ее, показывая Волкову содержимое:
— Здесь сто шестьдесят талеров. Сто шестьдесят два. Я дам вам ещё, отпустите ради… Я дам вам ещё двести, нет, триста монет. Прошу вас. Отпустите. У меня дети.
— Хватит, болван, — зло сказал кавалер, — я здесь не за серебром. Дети у него. Когда мужиков обираешь, чёртов ты ростовщик, ты об их детях думаешь?
— Я никогда, слышите, никогда не давал мужикам денег в рост, только купцам да другим банкирам, я не плохой человек, поверьте. Я больше меняю деньги и веду векселя дома нашего на предъявителя. В рост денег редко даю. Я не плохой человек, — он поставил шкатулку на стол, схватил Волкова за руку, да так крепко, как и подумать на этого заморыша нельзя было. — Я не плохой человек. Слышите?
— Да отстань ты, — кавалер вырвал руку и оттолкнул банкира, — собирайся, говорю. А будешь упрямиться, так солдат позову, поволокут с позором.
— Послушайте, вы думаете, я плохой человек, — продолжал банкир почти в горячке и снова хватал Волкова за руки, — но я не плохой! Думаете, я с госпожой Рутт по своей воле дела вёл, нет! Никогда! Мне от неё дышать невозможно было. В одной комнате с ней задыхался я. А отказать ей и вовсе не мог, да никто не мог ей перечить. Разве были такие в городе, спросите хоть у кого. Она же страшная, только поглядит на тебя, а у тебя пальцы холодеют.
Он вдруг выпустил Волкова, схватил со стола большую книгу, быстро листал, совал её кавалер в лицо и говорил:
— Вот, глядите, вот! Жертвовал я двенадцать монет на приют для скорбных жён, а вот, — он опять листал страницы и снова совал их под нос кавалеру, — вот, покрыл крышу собору Святой Елены, она старая была — сорок семь талеров. Спросите настоятеля отца Томаса, он мне до сих пор благодарен. А вот, смотрите, каждый год даю на богадельню для стариков, по девять талеров каждый год, отец Отий и монахини — все свидетели, спросите у них, послушаете, я не плохой человек, а вот…
— Хватит, — прервал его кавалер и стал из ларца выгребать деньги, — до утра уезжай из города. Увидят тебя тут — зарежут и всё. Даже до тюрьмы не довезут. Вопрос этот решён.
Денег в ларце было много, а кошель у кавалера и так был полон, много денег не влезло, тогда Волков стянул с головы жида его шапочку и остальные деньги вытряс из шкатулки в неё.
— Ты из дома Хиршей? — спросил он банкира.
— Да, добрый господин, — отвечал банкир. — Мой дядя…
— Если не пришлёшь мне триста монет, — перебил его Волков, — найду первого из Хиршей и отниму у него, скажу, что ты должен.
— Нет, нет, не волнуйтесь, в течение недели я всё вам пришлю.
— И запомни, я не шучу, если тебя утром заметят в городе — тебе конец.