"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

Конофальский Борис

— И он решил выдать тебе еще денег?

— Да, господин, — улыбался брат Семион. — Восемь сотен серебром и вексель на тысячу четыреста монет. Он говорит, что его вексель примет любой банкир или меняла в Малене.

Кавалер молчал. Думал.

— Епископ очень верит, что вы сможете сделать то дело, на которое вас благословил архиепископ, — заговорщицки тихо добавил брат Семион.

Волков покосился на него с заметной неприязнью и спросил с тем же чувством:

— И тебе что, известно, что это за дело?

— Известно, господин, известно, — кивал монах и тихо

продолжал. — Знаю, что велено вам не допустить дружбы герцога и кантонов еретических. И не допустить сближения герцога и короля. И за то вам не только Святая Матерь Церковь благодарна будет, но и сам император. И мне наказано быть вам опорой и поддержкой.

Уже стемнело, ламп на балконе было мало, а свет из зала почти не попадал сюда, только музыка долетала из открытых дверей.

— А еще тебе наказано следить за мной, — сказал Волков, пытаясь разглядеть лицо монаха в сумерках.

Но монах не собирался лукавить:

— Конечно, приказано, — сразу согласился он, — и аббат Илларион просил писать о вас ему в Ланн, и епископ Малена просил сообщать ему о вас. Вы всех интересуете, чего ж тут удивляться? Но я вам что скажу, писать я им буду то, что мы с вами сами решим написать Волков не очень верил ему, уж больно хитер был этот человек.

Мало того, что брат Семион был большой плут, так еще теперь и следить за ним приставлен, следить да подталкивать. А ведь он все еще так и не решил, что ему делать. Может, он и не захочет затевать распри с соседями. Может, он надумает жить тихо и незаметно. А теперь что? Как теперь ему не начать распри, если к нему отныне будет этот плут вечно приставлен.

А плут словно мысли его опять услышал и сказал:

— Я скажу вам, господин, что для меня вы лучше всех святых отцов, в Фернебурге вы мне другом были, а им я всегда слугой был.

Волков поморщился от этих слов хитрого попа. Все равно не верил он пройдохе. Но этого хитрого монаха лучше было держать при себе и делать вид, что доверяешь ему.

— Ладно, — сказал кавалер. — При мне будь. Но имей в виду, в земле моей, кажется, рыщет оборотень, — он сделал многозначительную паузу, — ты уж служи мне честно, а то не дай Бог, найдут тебя в овраге с растерзанным чревом… или и вовсе не найдут.

— Вы во мне не разочаруетесь, господин, — заверил его брат Семион.

Ох, ушлый был монах. За ним глаза да глаз был нужен.

А бал гремел музыкой, Волков вернулся в зал, а там духота страшная, уже и окна открыты, но сотни свечей горят, десятки людей танцуют. Он стал у стены, и как ураган на него налетела Брунхильда. Глаза горят, щеки пылают, вином пахнет. Подбежала, обняла:

— Ах, где же вы были, я уже четыре танца станцевала, а вас все не видела, — она обмахивал себя рукой. — Господи, как мне жарко, человек, человек вина со льдом мне!

— Может, хватит тебе? — спросил Волков, ловя на себе взгляды людей. — Может, поедем к себе?

— Хватит? — воскликнула красавица. — Бал только начался. А у меня пять танцев наперед расписаны, — она зашептала ему на ухо. — А сейчас… Следующий танец я с графом танцую.

Волков на мгновение задумался. Он смотрел в темно-синие,

а в темноте так почти сиреневые глаза этой красивой и молодой женщины и принимал решение, и решение это было для него непростым. Кажется, он начинал понимать, что прощается с ней.

Волков полез в свой кошель и достал оттуда склянку. Тот самый красивый флакон, что забрал он у Агнес. Он не без усилия откупорил флакон и всего пол капли капнул себе на палец.

— Что это? — спросила Брунхильда, отпивая холодного вина.

— Благовония, — ответил он и одним движением эту каплю растер по ее горлу. — Иди, танцуй, только не умори этого старого хрыча.

Бал кончился едва ли не к полночи. Элеонора Августа давно попрощалась с Волковым и ушла спать, а Брунхильда все танцевала и танцевала, меняя кавалеров. И между танцами граф не отходил от нее, как, впрочем, и другие мужчины. На зависть всем госпожам, сегодня королевой бала крестьянка, дочь содержателя харчевни и блудная девка. А он сидел на стуле возле стены, смотрел на танцы, пил вино и только ходил по нужде от этих вин, но почти не пьянел.

А когда все закончилось, он забрал уставшую подругу и поехал к своему шатру. Они ехали под небом, засыпанным тысячами звезд.

И она была счастлива, валялась на перинах в своей телеге, и все болтала, даже не ругала Сыча, когда тот направлял телегу в ямы. А он ехал на своем коне рядом, все молчал и слушал ее. Молчал и слушал.

А когда они приехали и вошли в шатер, так она разделась быстрее него и сама стала к нему ластиться. Дышала на него вином и страстью, обнимая его и целуя. А руки у нее сильные, груди тяжелые, губы горячие, лоно жаждущее. И было в ней любви столько, что хватило бы на трех других женщин. И хоть устал он в тот вечер, но как в волосы ее попал, то будто в волны окунулся, что сил придали. Как запах ее вдохнул, почуял, так стал он ее брать и об усталости уже не думал. Хоть и нога у него болела, так он позабыл про боль. И брал ее, и брал, не мог уняться очень долго.

Откуда только силы брались?

Глава 8

— Господин мой, — щурилась Брунхильда на ночник, — что же вам не спится, петухи только проорали. Темень еще. — И тут же охнула: — Ох, как голова болит. Словно в ней колокол бьет.

— Спи, — ухмыльнулся Волков. Он погладил ее по роскошному заду, что не был прикрыт одеялом, и вышел из шатра. — Максимилиан, Сыч, где вода? Мыться подавайте.

Едва всходило солнце, ехали они в замок. Волков не забывал свои обещания. Он ехал поговорить с графом по делу Брюнхвальда.

А во дворе замка уже суета, второй день турнира, распорядители готовятся, слугам дают распоряжения.

Он думал, что может застать графа, пока тот не уехал на арену, и еле успел. В приемной графа уже толпились люди, то и дело слуга просил кого-то из них пройти в кабинет.

— Доложи, что Эшбахт просит аудиенции, — сказал Волков слуге, когда тот выпускал очередного посетителя.

Слуга кивнул, закрыл дверь, и почти сразу дверь снова открылась, из кабинета тут же вышел граф. Он был румян и бодр.