"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
В общем, несмотря на его недомогание и на то, что он ещё не завтракал и даже не мылся, ему пришлось заниматься делами.
Разными делами. Никто не знал, куда поутру уехала Бригитт в новой карете. И главное с кем, ведь кучера у неё не было. Он послал Максимилиана разыскать её.
Пообедав с епископом, он тепло с ним прощался. Святой отец говорил с ним так, как говорят с сыном. И под конец, когда уже прощались, напомнил ему:
— Езжай к себе, сын мой, молись Богу и готовься к новой войне. Готовься и ни о чем не волнуйся и, главное, помни, чтобы
— Я буду помнить о том, святой отец, — обещал Волков, целуя руку старика.
Также ему руку целовала и Элеонора Августа, бледная и серьёзная.
Повезло ещё и храбрецу Бертье, он был как раз рядом и тоже был благословлён епископом.
Элеонора Августа и новая её компаньонка мать Амелия поехали в карете вперёд, при них ехали господа Гренер, братья Фейлинги, фон Клаузевиц и прочие люди с ними. Сам же кавалер у южных ворот остановился дождаться Брюнхвальда с телегами, в которых были все его подарки, что не могли уместиться в кошелёк. А заодно и понять, куда делись госпожа Ланге с каретой и Максимилиан, который поехал её искать. А пока он и Увалень и Бертье пошли в трактир, что был недалеко от ворот. Не успели они ещё выпить и по кружке пива, как солдат из людей Бертье вбежал и сообщил, что к воротам приехала как раз та карета с гербом, что кавалер искал.
Карета с гербом? Волков поспешил встать и пошёл на улицу. Глянуть, что там за карета и что на ней за герб, обещая солдату неприятности, если он поднял его с места зря.
Но солдат поднял его не зря. То была карета госпожи Ланге, а на дверцах кареты красовался его, Волкова, чёрный ворон с факелом в когтях. А по борту кареты шли белые и голубые квадраты в шахматном порядке.
Бригитт улыбалась ему, опустив стекло:
— Так вы хотели красить карету?
Нет, не так, он бы велел красить её скромнее, но раз уж она так покрасила, то пусть так и будет.
— Вы сделали лучше, чем я смог бы придумать, — отвечал он. — Но откуда у вас деньги, откуда у вас кучер?
— Деньги? — она презрительно усмехнулась. — Вы же сами мне их не раз давали, а кучер нашёлся из солдат господина Брюнхвальда. Он крепкий и надёжный, может, возьмёте его на содержание?
— Я подумаю, — отвечал Волков холодно, разглядывая кучера.
У кавалера и так расходов было много больше, чем доходов, брать ещё одного человека на жалование ему очень не хотелось, несмотря на все вчерашние подарки.
— Садитесь же ко мне, — продолжала Бригитт, распахивая дверцу кареты, — попробуйте, как мягки тут диваны. И как тут тепло.
«В карету? Ему? Чтобы прослыть изнеженным? Или старым? Враги будут рады узнать, что он стал ездить в карете, презрев коня, карета — это верный признак того, что человек состарился».
— Благодарю вас, госпожа Ланге, — отвечал он, — но мужчине не пристала та изнеженность, что позволительна женщинам. У меня для дороги есть конь.
— Ну как хотите, только потом у вас опять будет болеть нога от холода и седла, — сказала Бригитт с сожалением.
Но
Чуть отъехали от города, так подул ветер. И был он злой и резкий, дул с северо- востока и как раз в больную ногу. А ещё принёс он колючий снег, что больше походил на мелкий лёд. Конечно же, нога стала сразу ныть, а ведь впереди была ещё вся дорога до дома, полдня в седле. Он и шубу снял короткую свою, надел из запасов стёганку. Она почти до колен была. Именно что почти, у него как раз чуть выше колена крутило, и в голень ниже колена боль отдавала. Час ещё в седле промучился он и сдался.
— Госпожа Ланге, — он постучал костяшками пальцев в стекло, — найдётся там место у вас для меня?
— Ну наконец-то одумались, — сразу оживилась Бригитт, — образумились, а то всё куражились, гарцевали перед молодыми, а к чему? Что, заболела нога?
В её вопросе прекрасно слышались и забота, и тревога. Она отворила дверцу.
— Идите сюда, идите.
Волков бросил поводья Увальню, морщился, но влез в карету. Завалился на диван напротив Бригитт. Вытянул ногу. Уф, как тут было хорошо, как тепло. И намёка на сухой и холодный ветер нет.
А госпожа Ланге вдруг пересела к нему, помогла развязать завязки стёганки. А потом взяла его руку в свои.
— Вы уж простите меня, — сказал он.
— За что же? За то, что раньше мне такой кареты не дарили? — улыбалась рыжеволосая красавица.
— Да нет же, за то, что не пришёл вчера к вам, как обещал.
— А я знала, что не придёте вы, — сказала она.
— Знали? Откуда?
— Как увидала, что на балу вы стакан за стаканами со своими городскими дружками опрокидываете, так и поняла, что ждать вас не следует. Ещё и последнего танца не было, а вы уже пьяны были.
Он взял и повалился головой к ней на колени, как на подушку, а она стала его волосы гладить, пальчиками своими изящными по его шрамам проводить:
— Господи, я раньше и не видала, а у вас вся голова иссечена, вот этот шрам откуда?
— Этот, кажется, от ведьмы и её банды в Хоккенхайме достался.
— Наверное, больно было?
— Да нет, когда дерёшься, больно не бывает.
— Неужто?
— Да. Почти никогда. В тот раз точно не было.
— А потом было?
— Потом? — он попытался вспомнить. — Нет, не было. Кажется, не было. Не помню.
— А этот откуда? — теперь она провела по его лбу.
— Этот — при осаде одного города болт пробил шлем и застрял в голове.
— Больно было?
— Нет, тогда точно было не до того. Снял шлем, вытащил наконечник да снова надел, вот и всё.
— А этот шрам от чего?
— На шее — это недавно, на реке получил от горцев.
— Нет, не на шее, на шее я помню, как он появился, — говорит она и трогает его голову, — на левом виске.
— На левом виске? — кавалер пытается вспомнить. И не может. — Нет, не помню.