"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— Отчего же он умер? — воскликнула Элеонора Августа.
— От яда, конечно. — радостно сообщила ей графиня.
— От какого ещё яда? — не верила Элеонора Августа.
— От того самого, которым ваша сестра Вильгельмина, собака бешеная, отравила моё вино, которое граф и выпил.
— Лжете вы! — госпожа Эшбахт вскочила. — Лжете и ругаетесь, как женщина подлого рода!
— С моим братом, рода подлого, вы в постель ложиться не гнушаетесь! Вон, брюхо от него нагуляли… Или, может, это у вас от Шоуберга-отравителя? — говорила Брунхильда зло. — Может я
— Замолчите, замолчите! — воскликнула госпожа Эшбахт.
— Не смейте мне повелевать, и голоса на меня повышать не смейте, я в доме своём, а вы в чужом, хватит! Меня в вашем доме унижали, здесь я этого терпеть не буду, — холодно отвечала Брунхильда.
— А-а! — закричала Элеонора Августа и кинулась к лестнице, побежала наверх в свои покои.
Всё это происходило так быстро, что кавалер и слова не успевал вставить, да и не знал он, какие тут слова надобны. Да, Брунхильда была зла, но она была права в каждом слове своём и имела на эти слова право. Так что и он, и Увалень сидели тихо, присмирев. Монахиня была хмура, а вот Бригитт. Эта женщина так мило улыбалась, что показалось ему, что этот неприятный и злой разговор ей нравился, словно она была рада такому повороту событий.
Когда Элеонора Августа скрылась наверху, Брунхильда, принимаясь за еду, сказала:
— Вы, братец, на похороны её не отпускайте, а то за ней с солдатами в замок идти придётся.
В этих словах её был толк. Хоть и было сие нехорошо, но. Да, он не будет отпускать жену на похороны отца.
— Уж больно вы злы, графиня, — громко и отчётливо сказала мать Амелия.
И тут уж Брунхильда совсем осерчала. Так как монахиня сидела по левую от неё руку, она поднесла свой немалый кулак к её немолодому лицу:
— Взяли тебя в дом для чего? За бабьей требухой смотреть, так за ней и смотри, а рот свой без дела не раскрывай, иначе получишь, и клянусь, может моя рука и не так тяжела, как у братца, но уж мало тебе не будет. Да простит меня Господь.
Монахиня побелела, встала и пошла прочь из-за стола. А графиня, проводив её долгим взглядом, молвила:
— Коли за стол с собой посадишь, так всякий норовит себя ровней.
И после стала есть. А в зале повис столь дурной дух, что Увалень произнёс негромко:
— Кавалер, лучше я отужинаю со своими друзьями.
Волков ему не ответил, зато Бригитт проговорила негромко:
— Ступайте, Александр, ступайте.
Трус, бросив своего сеньора, позорно ретировался из-за стола, оставив того наедине с двумя злыми и красивыми женщинами.
Знал он, что жена будет бесноваться, и всё равно не пустил её на похороны отца. Брунхильда была права, никто не мог поручиться, что она по своей воле захочет вернуться домой из замка Мелендорф. В общем, отпускать её было никак нельзя. Конечно крики, упрёки и рыдания раздавались в доме всё утро, госпожа Эшбахт ругала мужа Иродом и фараоном. Монахиня пришла к нему, сказала, что нельзя беременной так волноваться, лучше уж отпустить, но на это кавалер тут же послал к жене брата Ипполита с успокоительными
К завтраку жена, конечно, не вышла. Не было и монахини, они просили еду подавать в покои. И за столом могло быть тихо, но Брунхильда встала не в духе или злилась от того, что её прибор поставили в конец стола, а не рядом с прибором кавалера, и посему сев за стол она стала выговаривать Бригитт, которая сидела как раз рядом с Волковом:
— Я к вам присылала пажа, просить новых простыней, вы что же отказали ему?
— Отказала, — едва не с улыбкой отвечала госпожа Ланге. — Простыни вам стелены недавно, ещё свежи должны быть.
— Уж не экономить ли вы на мне собираетесь?
— Так я на всех экономлю, на то и поставлена господином. А народу в доме нынче много, всем простыни нужны, простыни нынче дороги, лишних у меня нет. Только грязные есть, после стирки в субботу будут чистые, я вам и постелю, — говорила Бригитт голосом ангельским и тоном мирным.
Но этот её голос, её тон и невинный смысл её слов отчего-то злил графиню ещё больше. Видно, в ангельской кротости госпожи Ланге графиня читала насмешку над собой. Она уставилась на Бригитт зло, поджала губы, и сидела так несколько мгновений, не притрагиваясь к еде. А потом сказала:
— Что же это такое, и в доме мужа моего слуги мной пренебрегали, и в доме брата моего слуги меня не слушаются, из-за простыней рядятся.
Слово «слуги» графиня подчеркнула особенно, чтобы уязвить Бригитт. И та, улыбнулась многообещающе, уже рот открыла чтобы ответить графине, да Волков не дал, врезал ладонью по столу, так что звякнули приборы:
— Госпожа Ланге, извольте выдать графине требуемое.
— Сразу после завтрака распоряжусь постелить, господин мой, — ни мгновения не раздумывая отвечала госпожа Ланге с подчёркнутым почтением.
Казалось, всё решилось, и с раздором покончено. Но так казалось только кавалеру. У женщин ничего так скоро не заканчивается.
— И впредь ставьте ещё один прибор на стол для моего пажа, — повелительным тоном произнесла Брунхильда. — Негоже ему на кухне со слугами есть.
Но Бригитт и ухом не повела, она взяла с блюда колбасу, стала её резать и с удовольствием есть. А слова графини так и повисли в воздухе без ответа.
— Вы слышали, Бригитт? — рявкнул Волков, видя, как Брунхильда от злости пошла пятнами.
— Да, господин мой, к обеду прибор для пажа графини будет, — всё с той же учтивостью отвечала госпожа Ланге.
Брунхильда смотрит на неё с большой неприязнью, но Бригитт совсем её не боится и говорит:
— Господин мой, вы совсем заросли, я вас после завтрака побрею.
Волков даже не знал, что и ответить ей, ведь Бригитт уже не раз бралась сама его брить, но сейчас это прозвучало как-то вызывающе.
Брунхильда, кажется, больше не хотела есть, она встала:
— Пойду прилягу, дурно мне, — сказала графиня холодно, — и не забудьте про мои простыни.