Инквизитор Красной Армии. Патронов на Руси хватит на всех!
Шрифт:
— О-ох-х! — застонал Ван.
— Ничего, потерпи. Меня жизнь не так корежила, и то жив.
Инквизитор сорвал с себя кожаную куртку, обрывая пуговицы. Кое-как натянул ее на раненого, весь испачкавшись в крови. Застегнул на две оставшиеся пуговицы. На высоте будет холодно, а пулеметчик и так потерял много крови. Аким засунул под гимнастерку сложенную вдвое матерчатую кепку Вана, с которой тот никогда не расставался. Перебинтовать рану не было времени. Поднатужившись, Поплавков перевалил тело через борт кабины на место пилота-наблюдателя. Жесткое сиденье приняло раненого. Голова мотнулась, как у тряпичной куклы, свесилась на грудь.
Инквизитор
Ушли! Вырвались! Не суждено им остаться здесь. У них другая судьба. У их судьбы сегодня другие планы на будущее.
Снизу донесся рев, полный разочарования и злобы. Ушли мерзкие двуногие человечки. Людишки обманули. Нет крыльев, а все равно смогли улететь. Обманули…
Аким поднялся на тысячу двести метров и выровнял аэроплан. Ветер весело свистел. Инквизитор радостно подумал: «Все было не зря. Враг будет плакать всегда».
Чудовище задрало вверх уродливую морду. Высоко в небе ястребом летел аэроплан.
За спиной летчика бледный как полотно китаец бессвязно шептал какие-то слова, из которых только одно «спасибо» и было понятно.
— Я не сдамся. Ни за что не сдамся. Я инквизитор! — Поплавков кричал, стараясь перекричать гул мотора. — У меня есть отличное качество — я никогда не сдаюсь.
Ван кивал в такт, когда аэроплан качало. Кивал, словно соглашаясь со всем, что говорил Аким. А потом он закрыл глаза, как если бы уснул…
ГЛАВА 8
Из бывшей столицы на Петроградский вокзал Москвы прибывал поезд. Бывший Николаевский вокзал собирался встречать его полной разрухой и запустением. Облупившаяся краска на стенах, разбитые стекла, перекрещенные доски на бывших витринах… Люди, в большинстве своем разношерстно и бедно одетые, превратили, хоть не по своей воле, а только чтобы как-то выжить в сложных обстоятельствах, это когда-то величественное здание в низкосортный базар. Впрочем, как и все вокзалы в этом, ныне столичном граде. Да и по всей стране, бывшей империи, а теперь Советской республике дела обстояли не лучше.
Здесь все можно было купить из-под полы, официально же любая частная торговля признавалась новыми властями спекуляцией, и кара против спекулянтов была одна — расстрел. В Питере она применялась почаще, в Москве пореже, в старой-новой купеческой столице на спекуляцию, как правило, смотрели сквозь пальцы, иначе просто не выжить было горожанам.
Труженик доходяга-паровоз тоже был бывшим. Разномастные, кое-как подкрашенные вагоны чинились силами самих паровозных бригад, одному богу известно, где добывавших для него запчасти. Бывшими были многие из пассажиров этого поезда, проехавшего путь меж двух столиц безо всякого
В бывшем спальном вагоне люкс к Москве подъезжали в числе прочих и два иностранца. Один из них господин среднего роста и возраста с пышными усами. Он путешествовал в сопровождении молодого человека, внешне очень схожего, что давало повод думать, что это был его сын.
Соседи англичан выглядели крайне неприглядно в своих потертых костюмах и заштопанных сорочках. В то время людям просто негде было обновить свой гардероб, да и лезвие для бритья на второй год своего использования отказывалось сбривать щетину чисто и ровно. Все это английский писатель Герберт Уэллс, путешествующий с сыном, заметил еще в пору пребывания в Петрограде и более ничему в этой стране, так отличавшейся от былой империи в прошлую их поездку сюда, не удивлялся. В Москву писатель ехал по протекции своего старого друга и коллеги Алексея Пешкова на встречу с лидером большевиков Лениным. Герберт навел Алексея на эту мысль, памятуя о главной, тайной части своего путешествия в «Россию во мгле».
Еще мальчишкой, работая в одном из лондонских магазинов и выгнанный хозяином без куска хлеба за какую-то мелкую провинность, маленький Уэллс обратился к небесам с просьбой перенести его в другое место или время, где не было бы так холодно и голодно… Падал мокрыми хлопьями снег. Ветер холодными пальцами лез под ветхую, куцую одежонку. Малыш уже не чувствовал замерзших пальцев в стоптанных ботинках, правый обмотан бечевкой, чтобы не отлетела подошва… А вокруг все готовились к Рождеству. Протащили по улицу елку. Герберт поднял с истоптанного снега зеленую веточку, понюхал… А есть хотелось все сильнее из-за запахов жареной индюшки и свежих мандаринов; запахи долетали на улицу из открытых форточек.
Как известно, мечты сбываются. Герберт побывал и в прошлом, и в будущем, дав обет никогда никому ни о чем не рассказывать. Да и как бы он доказал свои слова, реши нарушить слово. Никаких подтверждений необычных путешествий у будущего писателя не осталось. Кроме… Да, кое-что из прошлого Герберт прихватил и проконсультировался на этот счет в будущем. И вот за последним фрагментом головоломки он приехал в Москву в октябре 1920 года.
В спальном вагоне люкс не было ни чая, ни белья, ни стаканов в подстаканниках. Все было в дефиците и, соответственно, давно разворовано и продано.
Но попутчики просветили отца с сыном, что им еще повезло. Двадцатый год все-таки намного лучше, чем, скажем, восемнадцатый.
— Знаете ли, уважаемый, — на хорошем литературном английском языке обратился к иностранцам их сосед по купе — худой, пожилой господин в потертом костюме со старым мохеровым шарфом вокруг голой шеи, — кража всего и вся — это, знаете ли, мелочь, да-с. Вот в году эдак восемнадцатом вообще непонятно, как люди до Москвы добирались, да и не добирались, скорей всего, вовсе! Убивали почем зря налево и направо за кусок хлеба и поношенные ботинки. Трупы по обочинам лежали, и никто на них внимания не обращал. Словно не люди, а котята притопленные валялись. Жуть! Сейчас-то вон патрули красноармейские, тьфу, не выговоришь с голодухи, но с лиходеями, надо отдать им должное, поборолись успешно. Да-с!