Инквизитор Светлого Мира

Плеханов Андрей Вячеславович

Это было удобно – собрать всех людей в одном месте. Очень удобно для того, чтобы уничтожить их одним ударом. Как убивают тапкой на кухне стайку тараканов, сползшихся к лакомому куску.

Я бродил по лагерю, а через пару дней уже и за пределами лагеря. Я наблюдал. Сотни, тысячи, десятки тысяч людей всерьез готовились к сражению. Не к войне – о какой войне могла идти речь? Сражение должно быть большим, страшным, но единственным. В этом были уверены все. Придет, мол, Вальдес, со всеми своими силами зла, а мы победим их своими силами добра. А после этого испоганенный и запачканный Кларвельт

снова станет Светлым Миром. И все такое… Детский оптимизм. Даже название дали будущему дню великого перелома – "День Очищения".

Разумеется, автором концепции победоносного блицкрига был Флюмер. Также разумеется, что истинное авторство сих радостных откровений приписывалось им Пчелиному Богу. Благо, и Бог был под рукой. Квартировал он, судя по всему, где-то в соседнем с деревней поле. Прилетал регулярно, аккурат к молениям в его честь. Эффектных танцев, правда, больше он не устраивал, да и выглядел уже не столь впечатляюще – после побоища у Обители Закона размер пчелиной тучи уменьшился раза в два. Но это не мешало кларвельтцам истово верить в него, как еще совсем недавно верили в Госпожу.

Воспринимал ли я Пчелиного Бога как чудо? Да нет. Что ж тут удивительного – разумный рой пчел? Не более удивительно, чем поле хищных растений, пасущееся само по себе, или мясоверт с зубастым вентилятором вместо морды.

Я устал от чудес Светлого Мира. Тем более что в последнее время все это можно было назвать не столько чудесами, сколько несуразностями. Светлый Мир давно потерял свою прекрасную гармонию, сотворенную его создательницей, но теперь он на глазах терял остатки чего-то, что можно было назвать хоть малейшим смыслом. Светлый Мир расползался по швам. Он вел себя неопределенно, и ему больше нельзя было верить ни в чем. Обманутый своей Госпожой, мир сам стал сплошным, всеобъемлющим обманом. Он расплывался как гигантская, во все небо и землю, амеба. Он полз неизвестно куда, выпуская свои ложноножки, и нигде нельзя было чувствовать себя в безопасности.

Противно мне было все это – я всегда предпочитал иметь дело с чем-то определенным.

Еще недавно я был уверен, что Кларвельт разваливается по одной простой причине: Госпожа Дум сошла с ума и мир ее потерял разум. Теперь же мне все чаще казалось, что подлая магичка находится в полном здравии. Просто она затеяла против нас что-то совсем уж отвратительное, и пудрит нам мозги, пытаясь прикинуться душевнобольной.

Господи… Бедная Лурдес… Жива ли ты? Что ты делаешь сейчас в своей темнице? Веришь ли ты до сих пор, что мы спасем тебя?

Я уж и не знаю, верил ли я сам в это. Но старался верить изо всех сил.

* * *

– Завтра, – сказал Демид. – Все будет завтра.

– Что будет завтра? –

Великий день. День Очищения. Грандиозное сражение.

– Ты в этом уверен?

– Я это знаю.

– И что же, – спросил я, – на этом все закончится?

– Ничто не заканчивается никогда. – Демид невесело усмехнулся. – Всякое событие тащит за собой хвост – настолько длинный, что само событие может показаться чепуховиной по сравнению с ним. В геометрии судеб нет простых фигур. Ни прямых линий, ни всяких там треугольников. Вот спиралей, переходящих друг в друга, и интерферирующих

окружностей – этого там до черта. Но самое неприятное завтра закончится. Завтра мы уже будем в своем мире. Среднем Мире.

Я нашел Демида сам. Выловил острым своим взглядом черную фигурку, выписывающие фигуры высшего пилотажа в блеклом небе. Покричал ему. Помахал руками. Демид соизволил спуститься ко мне. И теперь он вынужден был отвечать на вопросы.

– Зачем нам это великое сражение? – сказал я. – К чему оно нам? Чтобы напоследок убить как можно больше кларвельтцев? Чтобы оставить о себе в этом мире чернейшую память? Мы и так нагадили здесь достаточно.

– Это не наше сражение. Это ЕЁ сражение. Нам оно и даром не нужно. Но мы будем сражаться, потому что такова ее воля, а мы находимся в ее мире. Нам этого не избежать. Если ты вышел на боксерский ринг, не рассчитывай, что обойдется партией в шашки.

Мы сидели на окраине деревни, бывшей мирной деревни, обезображенной частоколами военных лагерей. Сиреневые прямоугольники аррастровых плантаций, расплодившиеся в последнее время в невероятном количестве, ползали по гладким зеленым бокам холмов. Судя по их необычной скорости и лихим виражам, они устроили между собой гонки. Соревновались, кто быстрее дожрет остатки травы на полях, а вместе с ними – и всю живность, попадающуюся на пути. Аррастра спешила жить. Может быть, чувствовала, что жить ей осталось недолго? Как и всем нам.

Желтое облачко Пчелиного Бога висело над нами. Наверно, подслушивало наш разговор.

– И какие же у нас шансы?

– А никаких! – сказал Демид с неожиданной веселостью. – Надерут нам холку. Хорошо надерут! Вероятно, с смертельным исходом.

– Шутишь?

– Шучу, – с сожалением согласился Демид. Выглядело это так, словно он надеялся, что хоть на этот-то раз его пришибут до смерти.

– Все шутишь… – констатировал я. – Знаешь что? Меня не оставляет ощущение предательства.

– Правильное ощущение, – сказал Демид. – Вся эта история – сплошное предательство.

– Я про тебя говорю, – громко сказал я, поднимаясь на ноги. – Это ты меня предал. Всех нас предал!

– И в чем же выражается это предательство? – поинтересовался Демид, холодно сощурив глаза.

– А как раз в этом завтрашнем великом сражении! Я не верю, что кто-либо, какая Госпожа-разгоспожа она бы ни была, сумела бы навязать тебе свою игру! Это нужно именно тебе! Ты хочешь поиграться! Красиво рубить вражеские головы своим волшебным мечом. Ну правильно… В магических сказках должен быть выдержан канон. Небось, Толкиена любишь?

– Толкина? – пробормотал Демид. – При чем тут Толкиен? Толкиен – это не жизнь. Я люблю ZZ-Top. Я люблю Мади Уотерса. Люблю модерн-джаз. Почему в этом гребаном мире нет нормальной музыки? Завтра же я пойду в кабак, где играют живую музыку и надерусь там водки. Я перегрелся, Мишка, так тебя и растак. Я перегрелся…

– А Лурдес? Ты совсем забыл про нее? Ты не думаешь, как она страдает? Плевать тебе на нее, да? Уже списал ее, как отработанный продукт?

– А, Лурдес… – Демид поднял на меня помутневшие глаза. – Лурдес. Не дергайся, парень. Будет тебе завтра Лурдес. Увидишь ты ее. Гарантирую. Не зря ж мы тут время просираем…