Иномиры
Шрифт:
«До чего же найны деликатнее!»
Ей веревками связали руки и ноги, свитыми из волокон гигантских трав, и не позволяли сесть.
Пришлось с трудом стоять на ногах, едва сдерживая крик, наблюдая, как они, занявшись убитым найном, ловко сдирали с него белоснежную шкуру, весьма довольные таким трофеем.
Потом на глазах у впавшей в отчаяние девушки стали разделывать тушу найна. Для облегчения они сначала распилили ее своими «пило-мечами» по поясу пополам, а потом ими же, как топорами, расчленили каждую половинку.
Оля
В голову лезли страшные, словно в бреду, мысли.
Разве не так же поступают в ее мире с трупами животных, которыми люди питаются?
А охотники! Ведь у них особенно ценятся медвежьи окорока, шкуры этих зверей украшают жилища, не говоря уже о тигровых или львиных. Их сбывают любителям экзотики удачливые охотники, чью смелость прославляли во все времена.
На площадке, где недавно происходил первобытный турнир «за обладание дамой», дикие люди разожгли костер.
Все-таки огонь им был известен! Ведь горячая пища, состоящая из трупов травоядных животных, лучше усваивается, чем растительная, и способствует развитию «людей разумных»!
Так не в этом ли заложена присущая этим «разумным» агрессивность, не потому ли они так непримиримо жестоки, что питаются чужим мясом, кровью убитых живых существ, накопивших в своем организме разные полезные вещества.
К Оле подошел размалеванный неандерталец и поднес к ее губам, поскольку руки у нее были связаны, дымящийся кусок мяса старого найна, так дружелюбно относившегося к ней.
Он совал ей в рот подгоревший «шашлык», а она неблагодарно отворачивалась. И вдруг, согнувшись пополам, стала вести себя уж совсем непонятно для дикарей. Вместо того, чтобы поглотить предложенную ей пищу, она выбрасывала через рот прежде съеденную…
Для них такое поведение было свидетельством полной дикости пленницы, не заслуживающей ничего, кроме презрения. Она еще хуже «лохматых» и годится разве что в пищу вместо них.
Новые торжествующие крики воинов знаменовали появление на площадке «волокуши», странного «экипажа», выдолбленного из куска дерева, наподобие примитивной лодки. Ее тащил по земле десяток запряженных в нее светловолосых бородатых рабов, очевидно пленников из соседнего враждебного рода.
На волокуше горделиво стоял высокий статный неандерталец. Лицо его, сплошь покрытое оранжевой краской, как бы светилось, выражая его солнечное могущество.
Царек упивался своей двуногой упряжкой, доставая идущих впереди белокурых рабов длинной дубиной, подобно тому, как кучера недавнего времени в Олином мире подгоняли бичом запряженных цугом покорных лошадей.
Поэтому Оля сделала вывод, что эти люди колес еще не изобрели.
Измученные,
Царек подошел к костру. Ему почтительно дали отведать протянутое на стебле мясо убитого найна. Потом высокое внимание царька обратилось на Олю. Ее, грубо толкая в спину и заставляя прыгать на связанных ногах, доставили к вождю.
Вместе с белоснежной шкурой старого найна ее поднесли ему в дар как охотничьи трофеи.
Белый наряд заинтересовал царька больше, чем Оля.
Несмотря на то, что шкура не была еще выделана, он тотчас напялил ее на себя, не смущаясь тем, что измазался кровью прежнего владельца.
В таком «подлинно царственном» виде он, как павлин, покрасовался и перед охотниками, и перед девушкой.
Но она должного восторга не проявила, чем разозлила царька.
Ему объяснили, что она ничего не понимает, совсем дикая, просто тощая зверюшка, не в пример упитанным «волосатым». И у ней на теле волосы не растут, и она заменяет их лысыми шкурками.
Царек нахмурился, пытаясь это осмыслить.
Потом решил сам проверить, что за бесцветные волосы у нее растут на голове, и так дернул ее за косу, что Оля вскрикнула.
Это доставило удовольствие царьку, решившему, что так можно заставлять ее кричать для развлечения. И он решил взять ее себе.
От заходящего солнца ложились длинные, густые тени.
И еще темнее стало у Оли на душе. С особой горечью ощущала всю свою незащищенность и бессилие.
Костер, на котором жарили найна, догорал и чадил. И вместе с тускнеющими углями угасала всякая надежда. Ужас был вокруг. Ужас ждал впереди…
По знаку царька Оле на шею накинули веревку.
Она мысленно облегченно вздохнула. Значит, повесят…
Но Оля ошиблась.
Ее не повесили, а привязали сзади к волокуше. И когда та усилиями запряженных в нее рабов двинулась с места, Оле, которой ноги, в отличие от рук, развязали, пришлось идти вслед за нею, — так на веревке за телегой привязывают собак.
На влажной местами почве оставалась широкая полоса и на ней отчетливо отпечатывались следы ног.
Она чувствовала себя униженной и обреченной…
Эту горько поникшую фигурку, бредущую за царьком, наряженным в знакомую Мохнатику белую шкуру Седого, и увидел молодой найн, придя в себя. Кочетков же, придавленный им, с лицом, обращенным к другому берегу, думал, что сойдет с ума от всего, что увидел, и чему не смог помешать. Он хотел бы быть на месте погибшего найна или вместо Оли идти с веревкой на шее. Гнев и стыд терзали его.
Но сейчас надо было действовать!
Зачатка разума, которым обладал молодой найн, было вполне достаточно, чтобы понять, что произошло около пещер.