Иной мир

Циргибель Герберт

Седрика нашел еще кое-что, вокруг чего снова и снова вращался его интерес. Это была лаборатория в носовой части космического корабля. Они шуточно называли это помещение — «садом», потому что здесь находились также культуры водорослей, которые регенерировали их кислород и в случае аварии могли послужить пищей. Но не менее важной была та таинственная установка, в которой солнечная энергия вырабатывала с участием ферментов жизненноважный углевод, который посредством дальнейшей переработки превращался в безвкусную жидкость. Этот процесс был сложным и трудно понятный для неспециалиста. Седрик мог часами сидеть перед установкой и смотреть на то,

как образуются изящные капли воды, как они блуждают по системе капилляров и фильтров, чтобы в конце своего пути попасть в резервуар. С момента старта с орбиты эта установка работала без остановки. У Седрика не укладывалось в голове, почему она могла выйти из строя на «Дарвине». Почему у пострадавших было пищи еще на семь, а теперь, пожалуй, уже на четыре-пять месяцев?

— По всей видимости они отошли на слишком большое расстояние от Солнца, — высказался Дамар, — они получают недостаточно энергии.

— Это невозможно, — возразил Седрик, — согласно их данным они должны были находиться к Солнцу ближе, чем Земля.

— Тогда есть только одна возможность: установка не выдержала столкновение.

И это возражение было тоже легко опровержимо. Обнаруженная капсула с сообщением доказывала, что их лаборатория должна была работать несколько месяцев. Если космический корабль выдержал столкновение, то и лаборатория должна была остаться исправной.

Генри Джефсон забрался в люк. Он услышал разговор и сказал: «Кто сказал вам, что данные, которые мы нашли, действительно совпадают с реальным параметрами траектории „Дарвина“?»

— Что ты хочешь этим сказать? — растерянно спросил Седрик.

— Я только хочу сказать, что вы тоже всего лишь люди. Человеку свойственно ошибаться…

— Прекрати вводить нас в заблуждение! — оборвал его Дамар, — они, пожалуй, еще могут рассчитать даже параллакс [14] . На борту два выдающихся математика. Шитомир и Чи считаются крупными специалистами.

14

(астроном.) угол, под которым из центра небесного тела был бы виден радиус Земли, мысленно проведенный в данную точку земной поверхности.

— Шитомир не подписал вместе с ними, — сказал Джефсон, — собственно, почему нет?

— Это так важно? — вспылил Седрик. — Другие подписали, а к другим относится мой отец.

— Командир тоже не подписал, — упрямо возразил Джефсон. — Вероятно было расхождение во мнениях относительно характера изменения траектории — или еще хуже.

— Что хуже?

Джефсон покрутил пальцем возле лба.

— Мы всего пару недель в пути, и я совершенно в порядке, но порой мне все же приходят в голову странные мысли, и если вы будете честны, с вами происходит то же самое. Но они теперь уже почти целый год в пути, одиннадцать месяцев и пару недель. Одиннадцать месяцев — вы можете себе это представить? И никакой связи с Землей. Кто там еще может мыслить ясно? Что, если они ошиблись? Ошибки достаточно, немного ошибочное предположение или неверное наблюдение может привести к тому, что в конце расчетов получится совершенно другая орбита на удалении десять-пятнадцать миллионов километров…

Седрик простонал.

— Замолчи же, наконец, Генри, меня ты не введешь в заблуждение, только не меня. Мы найдем их, совершенно точно, мы их найдем.

— Конечно мы их найдем, — послышалось

от Массиму. — Почему ты распространяешь такие мысли, Генри? Сомнение — последнее, что нам сейчас нужно.

— Я ничего не распространяю, — защищался Джефсон, — я лишь пытаюсь поразмыслить над этим.

— А если так было на самом деле, — пробормотал Седрик. — Если они действительно ошиблись в расчетах? Или же если они сошли с ума?

— Вот тебе и результат! — пробурчал Дамар. — Теперь и он заладил.

— Я впредь не желаю слышать таких разговоров на борту, — резко сказал Массиму. — Ступай к экспандерам, Генри, за прошедшие двадцать четыре часа не занимался гимнастикой.

— А Седрик и Дамар? Они занимались гимнастикой?

Джефсон вызывающе посмотрел на Массиму.

— К ним относится то же самое. Мы все стали недисциплинированными, не исключая меня. Думаю, я четырнадцать часов не спал.

— И я тоже, — признался Дамар, — и я все еще не устал.

Слова Массиму возымели действие. Джефсон заверил его в том, что начнет прямо сейчас. Он по-товарищески похлопал Седрика по плечу.

— Не принимай так близко к сердцу, Седрик, конечно, это ерунда, что я рассказал тебе. Знаете что? Вы будете удивлены, внимание, смотрите, что принес вам старина Генри.

Он исчез в люке и вернулся через мгновение. Лукаво улыбаясь, он осторожно разжал кулак.

— Разве это не прекрасно? Не ворчи, Массиму. Теперь каждый просовывайте эту чудную жвачку меж зубов.

Массиму глубоко вздохнул. «Они же забрали у тебя эти штуки. Сколько ты еще пронес на борт?»

— Только эту пригоршню, — заверил Джефсон. Были различные причины, для того, почему врачи не позволили взять с собой эту жвачку; прежде всего различные вкусовые добавки действовали стимулирующее на желудочные нервы. Но Массиму ничего не сказал, Дамар и Седрик тоже взяли цветные шарики. Снова установился мир. Насколько долго? Остались монотонность, бесконечный путь. Остался образ маленького, светящегося шарика, который был их родиной. Земля теперь дошла до точки своей орбиты, когда она тоже удалялась от «Кеплера». Еще пару дней, и она больше не отличалась от других звезд. «Кеплер», осколок во вселенной, парил сквозь пустоту, прикованный к призрачной траектории движения, и несмотря на то, что они знали обо всем, что им предстоит, в них незаметно взбунтовалось земное сознание.

С позиции разума можно было объяснить все. Но почему нас порой раздражает каждая мелочь?

На борту, в лаборатории и в контрольной рубке отклонялись стрелки измерительных приборов; каждую минуту, каждый час, день за днем. На борту тикали часы. Их слух обострился в этой тишине, стал слишком чувствительным.

— У кого-то в часах должно быть целый кузнечный цех, — сказал Дамар, и остальные подтвердили это. Они прислушались.

— Генри, твои часы тикают так громко, — сказал Седрик. Джефсон приложил свои часы к уху.

— Ты прав, — недовольно пробормотал тот, — они действительно тикают беспардонно громко.

Он спрятал их в карман. Затем они снова прислушались и услышали другие часы. Все осталось без изменений, и их перенапряженные чувства регистрировали все. Они знали каждый шаг, каждое движение других, знали отклонение каждой стрелки на измерительных приборах и различия в яркости созвездий. Их критический рассудок говорил им: Мы стали немного нервными, мы должны сдерживаться, и они проглатывали возникающую злобу, но всегда оставалось что-то, на что можно было таить злобу в душе.