Иной мир

Циргибель Герберт

Теперь им только нужно было пробраться через рукава к своим каютам, чтобы вернуть чувство земной тяжести. Этот переход был связан со значительными трудностями. Они знали, что их организм должен был постепенно привыкнуть к этим новым условиям, но желание наконец снова почувствовать силу тяжести, заставило их забыть все предостережения. Седрик и следующий за ним Джефсон невольно застонали, когда они пригнувшись пробирались через спицу, а затем их затянуло центробежной силой в кабины. С обоими их спутниками было также: у них было такое ощущение, словно их зажали в тиски. Плюс к этому непривычное вращение; они полезли обратно, бледные и изнуренные.

— Прекрасное изобретение, — сказал Джефсон, у которого на лбу выступил

пот, — я больше не полезу на это чертово колесо.

Дамар пропал в лазарете. Ему стало плохо. Массиму раздал таблетки для успокоения желудочных нервов. Через час они попытались снова, пробыли в каютах минутах и снова вернулись обратно. Это вращающееся колеса постепенно перестало быть таким ужасным. Их тела привыкли к нагрузкам, а их глаза — к странной картине, которая открывалась за иллюминаторами к каютах. Вселенная, казалось, пришла в движение и постоянно вращалась вокруг космического корабля. В этих новых условиях жизни были еще странности. В то время, как на Земле все стремилось к центру планеты, центробежная сила несла их кабинами наружу; они стояли головами по отношению друг к другу. Внешнему наблюдателю могло показаться, словно они были подвешены за ноги на колесе обозрения.

Массиму получил из Центра разрешение раздать особый рацион. Он включал в себя консервы, овощи, мясной паштет, шоколад, вафли и прочие сладости. Они съели консервы в саду и не смогли достаточно расторопно вернуться в свои каюты. Вещи, которые долгое время оставались совершенно естественными, показались им чудом. Все предметы оставались на своих местах. Джефсон перекладывал свои консервы с места на место; Седрик основательно распаковал свои вещи и так же радовался тому, что все оставалось на своих местах. Затем они отведали сладости. Массиму пожелал им хорошего аппетита и утверждал, что в жизни не ел ничего слаще.

— Он прав, — сказал Джефсон, — и уже почти невозможно представить, что они на Земле могут устраивать такой пир каждый день. Ты еще можешь представить себе такое, Седрик?

— Порой я могу себе это представить, — ответил Седрик и неторопливо жевал кусочек колбасы. — Земля — это что-то чудесное. Это замечаешь сразу, как только покидаешь ее.

— Когда я вернусь, я буду вдвойне наслаждаться каждым шагом и каждым вздохом, — мечтательно сказал Джефсон, — переходить через улицу или ходить по лесу. Я хочу ходить только пешком, делать один шаг за другим. От нашего дома недалеко до окраины города. Раньше я всегда ездил туда на машине, но когда я вернусь, я ее продам. И тогда я пойду через к окраине города. Там есть пара садов, а за ними лес. Можно прилечь и греться на солнце. И такие вещи я буду есть каждый день. Попробуй мясной паштет, Седрик…

Вновь обретенное чувство тяжести пробудило в них воспоминания и тоску, и в их фантазии повседневные мелочи превратились в чудесные, завидные мелочи. Вращающиеся кабины открывали им через многочисленные иллюминаторы панораму бесконечного космического пространства; звездный океан проплывал мимо, через восемь секунд те же светящиеся точки возвращались снова. Одной из этих точек была Земля. Невероятное число энергии понадобилось для того, чтобы оторваться от нее; сейчас оказалось так, что это планета притягивала их сильнее, чем когда-либо прежде. Они стартовали под принуждением необходимости, и в глазах оставшихся на Земле людей они были героями. Но герои говорили о воде и лесе, о женщинах и прогулках. Герои оставались людьми со всеми томлениями, со страхом и слабостями и воодушевленными единственным желанием, наконец достичь цели экспедиции и вернуться на место, в котором одно существования стоило, чтобы жить.

Все чаще они стояли перед иллюминаторами таращились наружу. Их фотоэлектронные искатели прощупывали окружение, и четыре пары глаз искали среди светящихся точек пострадавший космический корабль, который якобы должен был двигаться

по траектории в этой сфере. Что, если Джефсон был прав со своим подозрением, если данные о траектории не соответствовали истине? К сомнению прибавился трезвый расчет. Выжившие на «Дарвине» могли рассчитать правильно, но какую роль играет разница в полмиллиона километров при таких расстояниях? Планету, спутник еще можно было бы хорошо различить с этой точки зрения, но крошечный «Дарвин», эта булавочная головка, оставалась скрытой даже от их радара. Чем дольше длился полет, тем больше их волновал этот тревожный вопрос.

Поначалу обретение гравитации, круговое обращение их кабин еще было выдающимся событием, которые их отвлекало. Каждая из этих трех кабин была похожа на крошечное небесное тело, которое двигалось вокруг общего центра. Земле требовался год, чтобы совершить обращение вокруг Солнца — их «кабинный год» длился восемь секунд. Они назвали свои кабины важными именами. «Одиссеем» называли Джефсон и Седрик свою спицу, Дамар и Массиму сошлись на «Колумбе», в то время как третий вращающийся рукав получил имя греческого философа Гераклита. Это было в начале, когда у всего еще была прелесть новизны. Они могли точно видеть, сколько времени прошло с тех пор, но час или день — по их ощущению между ними едва ли была разница. Время тянулось еще медленнее, чем больше они тосковали по завершению этого путешествия. Монотонность на борту приобретала новые варианты, и быстрее, чем они хотели это признать, они привыкали к новому состоянию. Все реже они обменивались словами во время совместных приемов пищи в саду. Но что они бы сказали друг другу? Оставалась только одна мысль, которая их занимала, час за часом, день за днем. Теперь, когда они сами наматывали вытянутые эллипсы вокруг Солнца с выключенными двигателями и ждали «чуда» встречи, даже от приободрений центра управления больше не было пользы. Их полет был заключен во временные границы. Внутри этих границ должен был быть обнаружен «Дарвин». Это беспомощное ожидание стало для них самой большой нагрузкой.

Однажды даже Массиму потерял терпение.

— Проклятье, скажите же вы что-нибудь! — крикнул он, когда они ненадолго собрались в лаборатории. — Я же вижу в вас, никто больше не верит в успех.

— Ты веришь в него? — спросил Джефсон.

Массиму пожал плечами.

— Я не знаю. Порой я мечтаю об этом, но постепенно сходишь с ума от этого вечного ожидания. Седрик, твое мнение?

— Мое мнение? — Седрик посмотрел на него секунду. — Я скажу вам честно мое мнение: они уже мертвы.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что они больше ничего не передают. Тогда они еще выходили на связь, их сигналы принимали в горах Алатау и в Северной Каролине. Теперь они молчат. Они либо умерли с голоду либо проглотили эти ампулы, последний рацион перед вечным сном. Вот мое мнение.

— Ты заблуждающийся пессимист, — сказал Дамар, — есть сотни причин, почему они больше не выходят на связь.

— И какие же это причины? — спросил Седрик. Дамар был не так уж и не прав со своим замечанием. Седрик хватался за любую надежду. За его мрачными прогнозами на самом деле скрывался вызов. Он хотел противоречия и был доволен, когда Дамар оказал ему такую любезность.

Дамар сказал: «У них пищи еще на пару месяцев, так значилось в их сообщении. Если мы найдем их здесь, тогда мы были бы у них на два месяца раньше. Зачем же им убивать себя до этого момента? И я могу понять, почему они не выходят на связь. Или их передатчики вышли из строя — или они прекратили звать на помощь. Они сейчас полагаются на зонды, которые они выстрелили».

— Но они могли бы хотя бы дать несколько сигналов, — сказал Джефсон.

— Они уже больше чем год заперты в обломках своего корабля, — ответил Дамар, — кто знает, сколько месяцев они напрасно звали на помощь, и возможно они тем временем приняли новые сигналы на «Собачьем ухе» — все возможно.