Инспектор и ночь
Шрифт:
А потом передо мной вдруг всплыло её лицо, которое я так долго искал в этом беспорядочном калейдоскопе. Сначала оно было неясным и расплывчатым, потом начало становиться всё отчётливее и живее. Насмешка в глазах погасла, они стали ласковыми и близкими, а мягкий голос говорил:
— Давайте встретимся… Только не опаздывайте.
Начался бред.
— Как вы себя чувствуете? — спросил я, устроившись в тени каюты. — Какое совпадение, что вы здесь, не правда ли?
— Да, — ответила девушка. — Надеюсь, что вам не пришлось слишком долго ждать этого совпадения.
— Нет, — кивнул я. — Всего
Утро было солнечным и впервые не жарким. У меня слегка дрожали ноги после трёх дней, проведённых в постели. Я жадно вбирал в себя ароматы и краски, свет и тени, ветер и саму жизнь, которая начиналась сначала. Девушка была в том же розовом платье, в котором я впервые увидел её, и от этого мне казалось, что наше знакомство тоже начинается сначала, что мы не будем больше подтрунивать друг над другом, что она станет не такой сдержанной, как раньше.
Я перестал уже играть в кошки-мышки с самим собою и с возможным хладнокровием установил, что самым банальным образом влюблён и что если это нелепо и безнадёжно, то ничего, в сущности, не меняет.
Не знаю, говорил ли я уже, что являюсь человеком науки и привык больше следовать голосу разума, чем капризным голосам желаний и страстей. Я не хочу выдавать себя за отшельника, но связи, которые я имел до сих пор, были всегда тихими и разумными, порождёнными взаимной симпатией, протекали спокойно и заканчивались так же спокойно. Но то, что происходило со мной сейчас, было совсем иным. Может быть, это происходило оттого, что здесь вещи выглядели совсем не так, как в сером, скупом на краски Париже. А может быть, оттого, что я был лишён крепкой опоры — привычной среды, размеренного рабочего дня, школы, библиотеки, собраний, бистро и попал в странный и неустойчивый мир, где всё качалось под ногами, как палуба парохода. А, может быть, оттого, что имел несчастье встретить ту единственную, которая существует для каждого из нас где-то на свете, но которую не каждому дано встретить. Не знаю, в чём была причина, но я не хотел докапываться до неё и вообще чувствовал, что вселяющий рассудочность декартовский голос, который звучит в сознании настоящего француза, в эти дни совсем замолк. Я влюбился, как последний дурак, и это было единственным, что я осознавал в мутные часы бреда.
«Вы превратились в настоящую отбивную, — заявил врач из отеля. — Только сердце спасло вас. У вас на редкость здоровое сердце».
А я чувствовал, что как раз с сердцем у меня не в порядке. К температуре и удушью прибавлялась другая лихорадка, я задыхался при мысли о том, что девушка проплывает сейчас на пароходике в трёхстах метрах от отеля, а меня нет на пристани, и она может подумать, что я уехал, и исчезнет где-нибудь — мал ли мир? — а я буду потом напрасно искать её и никогда больше не найду, и это будет концом всего, потому что какой смысл имели бы мои дни без моей надменной, невыносимой и милой незнакомки — источника всех моих мук.
Болезненная путаница у меня в голове каким-то образом выкристаллизовалась в мысль, что, в сущности, девушка симпатизирует мне и важно только не потерять её по-глупому, а всё остальное устроится. Позднее, в последние два дня, когда температура спала и врач силой держал меня в постели, я убивал время, взвешивая все «за» и «против». Теперь, когда прошла лихорадка, я вынужден был признать, что этих «против» была целая гора и никаких «за», в сущности, не было, а если и были, то их можно было пересчитать по пальцам.
Так
Именно таким было её лицо и в тот миг, когда мы стояли один возле другого на палубе, а кораблик тяжело зарывался в зеленовато-коричневую воду и разрезал носом белые отражения дворцов и голубизну неба и все другие блики солнечного утра, отражающиеся в тёмной поверхности воды. Глядя на девушку, такую бесстрастную и далёкую, я с горечью думал о том, что всё ясно и что вся эта история — гиблое дело. Но мой декартовский голос в те дни, как я уже говорил, совсем заглох, и поэтому я стоял рядом с незнакомкой, покачивался на ослабевших ногах и чувствовал себя почти счастливым.
— Ну как, прошла лихорадка? — спросила девушка.
Она едва взглянула на меня, но, видимо, заметила желтизну моего лица, тени под глазами, ввалившиеся щёки. Эта женщина видела всё, не глядя.
— Как всё в этом лучшем из миров. Прихворнёшь, помучаешься — и снова успокоение.
— Для вас всё заканчивается успокоением?
— Разумеется, всё.
— Независимо от того — успех или провал?
— В конечном счёте — да. Иначе жизнь не может продолжаться. Иначе она стала бы невозможной.
Она и теперь захватила с собой киножурнал. Она сунула под мышку белую сумочку, чтобы высвободить руки, свернула журнал вдвое и, прежде чем углубиться в чтение, заметила:
— Вы, по всему видно, счастливый человек.
— Почему именно я? Так происходит не только со мной — со всеми.
— Не думаю, что со всеми. Но с некоторыми, наверно, именно так. С теми, у кого нет больших желаний.
«Ну, конечно, только вы имеете желания. Простые смертные живут без желаний, как грибы и травы».
Будь это несколько дней назад, я, действительно, сказал бы подобное, одёрнул бы её, как она того заслуживала. Не сейчас я промолчал. Всё начиналось сначала, нельзя было ничего портить. Она склонилась над журналом, а я принялся созерцать мягкий овал чистого лица, словно карандашом на рисованные брови, маленький, но энергичный нос, чувственно полные и в то же время непорочные губы.
Больше мы не разговаривали.
Говорят, что между влюблённым и сумасшедшим нет большой разницы, а в тот день я замечал, что никогда не был так расчётлив, хитёр и сообразителен, как теперь. Всё время сдерживался, предусмотрительно избегал тем, которые больше всего волновали меня, часто делал обратное тому, что хотелось сделать.
«Будь осторожен, — говорил я себе, — она здесь, и всё дело в том, чтобы не упустить её. Поэтому старайся не оттолкнуть девушку, а там видно будет. Нет ничего невозможного в этом лучшем из миров». Не то, чтобы я позировал или играл какую-то роль, как это делают влюблённые в романах, а скорее просто соблюдал осторожность, потому что наши отношения держались на ниточке, и я очень боялся, что она оборвётся.
Девушка избегает ухаживаний и навязчивых людей. Пусть увидит, что я и не думаю ухаживать за ней. Хожу с ней, потому что я здесь один — что в том плохого? — и потому что она мне приятна, ничего больше. О сердечных отношениях речи не завожу, нескромных вопросов не задаю. Она не любит откровенничать, я тоже, и конец. Конец и проповедям, направленным против всех этих богатых глупцов. Они меня не интересуют. Если меня что-нибудь интересует, так это девушка и только она, независимо от того, кто она и откуда.