Инспектор милиции
Шрифт:
— Люблю, ох люблю хороших коней,— согласился Денисов.— Красота в них большая… Но у нас не поживишься на этот счет. Не дадим…
Я не стал говорить на эту тему. Только сказал:
— Ваших встретил возле церкви.
Арефа покачал головой. Но не очень чтобы с большим сожалением.
— Так и тянет потолкаться… Ей бы народ посмотреть да себя показать.
— Брось, Арефа,— махнула рукой Ксения Филипповна.— С малолетства она приучена… Что я тебя хотела спросить? Да, правда, что Лариска будет от нашего колхоза скакать?
Я насторожился,
— А что? — вскинул брови Арефа.
— Да ничего. Втемяшилось председателю прогреметь в этом деле — и все тут.
— Хорошего скакуна едва не забраковали… очень хорошего. А девка уломала. Вот, Дмитрий Александрович видел,— взял меня за локоть Денисов.— Правда хорошо она с Маркизом управляется?
— Наверное. Я не знаток.
— Так это всякому видно. Но его зоотехник почему-то забраковал. А жеребец еще в самой силе. Пробовали в хомут запрячь — не дается. Кусает, лягается и задними и передними ногами. А Лариска Аверьянова давно к Геннадию Петровичу пристает, чтобы он выделил ей транспорт для ездок на дальние бригады книги развозить. У нас с транспортом не богато.
— Не богато! — усмехнулась Ракитина.— Говори уж — из рук вон плохо. Посмотри только, на какой колымаге ездит Колпаков! Давеча чуть пацана не задавил…
— Значит, нет транспорта,— продолжал Арефа.— Какую другую лошадь Нассонову жалко, ну он и предложил Маркиза, чтобы отвязаться. Помучается, мол, с ним девка и отстанет. А она, гляди ты, обуздала жеребца. Он у нее чуть ли не вальс танцует… Я, честным делом, давненько Маркиза приметил. Да не было подходящего жокея. Нассонов будто тоже доволен.
— Бог с ним,— сказала Ксения Филипповна,— чем бы дитя ни тешилось… А я бы на месте Геннадия Петровича не о лошадях, а об людях позадумалась бы. Клуб новый не мешает сладить. Да и ясли расширять пора.
— А ты была на его месте,— подтрунил Арефа.— Клуба, вспомни, вообще не было. Об яслях и говорить не приходится.
— И-эх, Арефушка! — вздохнула хозяйка.— Не те времена были. Не до жиру, быть бы живу… Макуху [8] за пирожное почитали. Не дай-то господь когда-нибудь еще… Выпьешь, что ли?
8
Жмых (мест.).
— Надо будет, налью, поди, не гость,— засмеялся Арефа, но себе налил.
— Ты скажи, Зара все еще артачится? Денисов выпил рюмку и закусил помидором.
— И слышать не хочет… Но кто, Ксюша, в наши времена с родителями считается?
Я смекнул: опять про библиотекаршу.
— У вас вроде на этот счет строго…
— У вас, у нас… Все перемешалось. Нынче все одним миром мазаны.
Арефа достал старинные карманные часы на цепочке и заторопился.
— Благодарствую тебе, хозяюшка. Спасибо за хлеб-соль.
— Посидел бы еще…
— Геннадию Петровичу обещался.
— Помешались вы с ним, вот мой сказ. Ну ты старый пенсионный хрыч, тебе делать нечего. А он что? — покачала головой Ксения Филипповна.
— Хе-хе, старый! Зара меня на десять молодых не променяет, несмотря что старше ее на двадцать годов! — засмеялся Арефа.
— Это как знать…— поднялась хозяйка провожать гостя до порога.— Молодые-то орлы! Посмотри! — кивнула она на меня.
Арефа шутливо покачал головой:
— А кстати, мое имя в переводе на русский означает — орел. В святцах указано.
Денисов ушел. Мы долго сидели молча. Каждый думал о своем. Где-то пели. Пока еще стройно. Я ждал, когда Ксения Филипповна заговорит сама, хотя меня и мучило множество вопросов.
И она заговорила:
— С Арефой мы старые друзья. С моим Игнатом полвойны прошел.— Ксения Филипповна взглянула на портрет мужчины в шинели с петлицами. Такие портреты, увеличенные с маленькой фотографии с удостоверения, есть, наверное, в каждой русской семье.— На руках Арефы он и помер… После войны Арефа с молодой женой, с Зарой, приехал в Бахмачеевскую. Приехал, об Игнате рассказал. И остался тут…— Она переменила тему: — Интересуются на станице…— И посмотрела на меня.
— Чем? — невинно спросил я.
— Разным… Женат ли, выпиваешь ли…
— А кому какое дело? — вспыхнул я.— Взяток, кажется, не беру. И вообще без году неделя…
— Да ты не кипятись… По другому это боку идет.
— Неужели людям нечего делать, как только кости перемывать?
— Поешь, Дмитрий Александрович, больно мало кушал…— Она почему-то всегда называет меня по имени и отчеству.— Ты не серчай на людей. Их понимать надо… Невест — пруд пруди, а ребята отсюда разлетаются.
Я наконец понял, в чем дело. И залился краской.
— Ну раз тебе это не в охотку, говорить не буду. Только скажу: вот приехал ты, и на милицию по-другому смотреть стали. Не то что при Сычове. Говорят, потому ли, что форма у тебя другая и не участковым уполномоченным называешься, а инспектором.
Я рассмеялся.
— А ты не смейся. Сычов-то ходил -пасмурный какой-то в смысле одежды. Синее все. Галифе. Шинелька до полу болтается. А у тебя внешность нарядная, светлая. Мышиный цвет. Благородно…
— Теперь такая у всех работников милиции.
— Ага. Перемена, стало быть, есть. Правильно люди заметили. И еще, у Сычова на погонах звезд не было…
— Старшина. Не успел дослужиться.
Ох уж эта мне звездочка! Знала бы Ксения Филипповна…
— Сычову бы не дали. Давно ведь за ним грешки наблюдались. И главное— это…— Ксения Филипповна щелкнула себя по шее.— Ну и мотоцикл тебе сразу определили. Новый. И цвет видный.
— Участок большой,— как бы оправдывался я.— Служба у нас становится все оперативнее…
«Выходит, только проклятому бугаю цвет моего мотоцикла не понравился»,— подумал я про себя.