Инсталляция
Шрифт:
На «Долгие вязы» бомж добирался по знаменитой спирали чернокаменского метро. Конечно, он мог срезать по относительно недавно прорытым галереям, превратившим схему подземки в гипнотическую паутину. Но, как все коренные чернокаменцы, Гаврил ощущал особое единение с плавной, медленно сужающейся последовательностью станций, которая, по слухам, точно воспроизводила переход между пограничными состояниями души.
Он засел в конец вагона, образовав вокруг себя маленькую зону отчуждения. Сумка лежала на полу, но, передумав, бомж пересадил её на колени. Когда механический
У дверей на поверхность нарисовался карнавал подозрительных личностей, коих полиция без церемоний обыскивала у всех на виду. Ещё два охранника кружили по окрестностям, выцепляя новых жертв. Гаврил подождал, когда отвлекутся оба, и как можно непринужденней влился в людской поток.
— Пронесло… — выдохнул он, без приключений выбравшись на улицу. Электронное табло над входом в подземку высвечивало 13:17. Времени, как и шансов, что его загребут, полно. Деваться некуда — только вглубь местных хрущоб.
Точно старые знакомые встречали Гаврила дворики, совсем не изменившиеся за пять лет его отсутствия. Всё тот же блёклый воздух и рыхлый асфальт, всё те же не знакомые с секатором кусты, кривые деревья да пустынные детские площадки в россыпях битого стекла. Было делом времени, когда он повидает лавочку бессмертных бабулек с прожигающими взглядами из-под нахлобученных платков. Ничто не могло помешать этим ведьмам исполнять свои сакральные обязанности. Гаврил хорошо помнил февраль девяносто четвёртого, тогда сумасшедшая метель за считанный вторник закупорила все транспортные артерии города. Он сам бросил машину посреди заглохшей магистрали и пешком подгрёб к ближайшему спуску в метро. Наутро по телевизору крутили репортаж из ЦКТЗ, где старички вместе со МЧСниками выкапывали окумачевших от холода старух, которые тут же вскакивали, отбиваясь от спасителей кошёлками, тростями, а при виде камер заламывали руки и начинали выть про низкие пенсии да душегубов из ЖЭКа.
Мысли о девяносто четвёртом пробирали до мурашек — оттого близость уютного тепла в квартире заказчиков стала изнывающей. Гаврил быстрым шагом миновал выросший прямо на проезжей части магазин, покосился на рухлядь старого ларька и, пропустив какого-то плюгавого типа с гитарным чехлом за спиной, завернул за угол Г-образного дома.
При виде бомжа в бабульках, глазастыми гроздями рассыпанных по лавочкам, заиграла настороженность, смешанная с усиленно работающей вспоминалкой. Отрицая в уме сам факт их существования, Гаврил прошествовал к угловому подъезду и вбил в домофон вызубренный номер.
— Кто там? — ответила подозрительно воодушевлённая Лейла.
— Это Гаврил. Приветствую!
— Гаврил?! — и в сторону: — Да, это Гаврил! Ух. Ты… рано.
— Впустишь — расскажу сказку.
— Хорошо. Да, Гаврил! Ну, Гаврил…
Бомж заскочил в подъезд, не дослушивая её разъяснения Мише. Которые затянулись: под дверью
— Не думали, что ты так скоро, — встала Лейла в проёме, сияя кислотными расцветками домашнего одеяния.
— Есть причины. Лейл, ты пусти, а?
— Ой, конечно!
Гаврил шагнул внутрь, прикрыл за собою дверь, начал было снимать куртку, но Лейла недвусмысленно загородила ему путь вглубь квартиры. Пришлось застегнуться.
— Где, говоришь, товар? — скрестила она руки на груди.
— В четыре вечера подгоните кого-нибудь к «Долгим вязам». На машине.
Откуда-то с балкона пророкотало гудящее:
— Всё пропа-ало!
— Что это? — изменился в лице Гаврил.
— Творческие неудачи.
— Все ко-о-ончено!
— Да… — попытался собраться бомж. — Я, в общем, это…
— Куда-а он де-е-елся?!
— …зашёл перекантоваться, как раз до четырёх.
— Ой, Гаврил… Сам видишь…
— Слышу, слышу…
— Ну куда-а он де-е-е-елся?!
Миша выскочил в прихожую с отчаянным полубезумием в обычно задорных глазах. Увидев бомжа, хозяин схватил его за грудки и рванул над полом.
— Как ты не понима-аешь?! Это коне-ец! Это всё-ё!
Было немного за полдень, так что Гаврилу хватило сил вырваться из его ручищ и даже не порвать драгоценную куртку.
— Успокойся, творец!
Миша вздрогнул, будто словив пощёчину, пригляделся вдруг к гостю, намочил языком палец, стёр у него что-то со лба. Затем развернулся да ушёл тихонько себе на балкон.
— Ладно, проходи, — одним своим неподражаемо-невозмутимым тоном Лейла вычеркнула всё, что произошло секунду назад. — Помнишь, куда вешать верхнее?
— Обижаешь!
Куртка мигом отправилась на крючок, а сумка — к сапогам.
«Хорошо, что помылся вчера», думал бомж, проходя на кухню за Лейлой.
— Чай? — спросила хозяйка, жестом приглашая на табуретку.
— Кипяток.
Лейла без лишних вопросов вскипятила чайник и от души наполнила ему четверть-литровую кружку. Шуток она не понимала и, зная Мишу, Гаврил не мог её за это судить.
— Обзвоню стариков с машинами, — бросила хозяйка, прежде чем покинуть кухню.
Гаврил с улыбкой пододвинул кружку с кипятком и принялся греть над ней пальцы. Сколько лет, а ничего нового в доме Краеугольных! Те же вещи на тех же местах, бесконечно те же проблемы, даже запах формальдегида на кухне — до тонких нюансов тот же.
Прислушиваясь к затейливому ритму капель из крана, бомж выглянул в окно. В воздухе танцевали тусклые, как старое серебро, снежинки.
— Никто не открывал форточку? — пробормотал, съёжившись, Гаврил.
Краем глаза он увидел какое-то движение и перевёл взгляд с форточки на улицу. По весёлым ухабам тряслась чуждая для этих краёв БМВ: бездонно-чёрная и одновременно сверкающая, в ноябрьском-то мареве. Припарковался чистокровный немец напротив подъезда Краеугольных.
— Гаврил, — возникла на кухне Лейла. — Тебя к аппарату.